Как убить рок-звезду
Шрифт:
– Сначала – папаша, теперь – сынок. – Она почти не раздвигала губы. – Это как же классно надо отсасывать!
Я понятия не имела, о чем речь, но то, что Люси разговаривает со мной как со шлюхой, уже здорово достало меня. Я бросила на нее уничтожающий взгляд и повернулась к Терри.
– О чем она говорит?
– Этот парень отшивал нас целый год, – объяснил он. – Он даже не поленился написать письмо, чтобы мы от него отстали. А потом ни с того ни с сего звонит его менеджер и говорит, что он даст нам интервью, но с одним условием – статью должна писать Элиза Силум.
– Что?
– Поздравляю, Маг, – Терри протянул мне листочек, на котором были написаны дата, время и адрес, – ты только что получила задание на статью с фотографией на обложке. И еще ты получаешь прибавку.
В прошлый вторник я проснулся с суперстояком. Будильник разбудил меня посередине сна, в котором я без устали складывал американскую классику массового производства. Не успевал я сложить очередную пару джинсов, как приходил новый покупатель и разворачивал, я опять приводил их в порядок, и тут же приходил следующий и опять все портил.
Как только сон начал становиться интересным, включился радиобудильник и заиграл сакс, исполняющий вступление к «Baker Street», а моя нареченная проснулась и собралась на утреннюю пробежку.
Я перевернулся к ней лицом, прижался окаменевшим членом к ее бедру и взмолился, чтобы она притворилась, что сегодня понедельник. По понедельникам она не бегает. По понедельникам она остается в постели и снисходит к моим нуждам.
Она поцеловала меня в плечо и прошептала, что сегодня вторник, так соблазнительно, что после этого вылезать из кровати было просто преступно.
– Не отказывайся от этой мысли, – все-таки прибавила она. – Я вернусь, и сразу же начнется понедельник.
Я снова заснул. Меньше чем через час с грохотом распахнулась входная дверь, и я услышал, как Элиза в ужасе выкрикивает мое имя, до бесконечности растягивая его единственную гласную букву. Радиобудильник уже не работал, но у меня в голове еще звучал Джерри Рафферти, поющий «Еще один год – и ты будешь счастлив, всего один год – и ты будешь счастлив…»
Я уже сидел на кровати, когда она ворвалась в комнату. У нее были мокрые глаза, и она коротко и очень быстро дышала. Я лихорадочно ощупал ее голову, лицо и руки. И хотя я еще не до конца проснулся, мне показалось, что она в порядке, только на майке спереди были какие-то пятна, будто ее вырвало сникерсом.
– Что случилось? – спросил я. – Тебе плохо?
Она попыталась объяснить, но заговорила слишком быстро. Что-то о том, как она бежала по Бродвею и как остановилась и смотрела, потому что уже знала даже до того, как это случилось. Я ничего не понимал. И знаешь, что странно? Что в этот момент я думал о том, какая она сейчас красивая. Ресницы блестели от слез, и каждая ресничка была отдельной, как будто она их расчесала.
Я попросил ее замолчать, сделать глубокий вдох и начать сначала. После этого я смог разобрать несколько фраз. Что-то о том, что «слишком низко» и «слишком быстро», но она все еще сильно всхлипывала и заикалась как ребенок, который очень долго по-настоящему плакал, и я все-таки не понимал, что случилось.
Наконец она тяжело сглотнула и выговорила: «Самолет».
Она уверяла, что видела крушение самолета.
Почувствовав мое недоверие, она схватила меня за плечи, стала трясти и лихорадочно повторять, что она на самом деле видела это и подумала, что этот самолет сейчас должен разбиться.
– И он правда разбился! Разбился! – кричала она.
Я все еще не мог поверить ей. Всякий раз, когда она видит самолет, она замирает на месте и не сводит с него глаз, и она всегда думает, что он сейчас упадет прямо ей на голову.
– Я видела, – в тысячный раз повторила она. За всю свою, черт подери, жизнь я не видел, чтобы кто-то был так напуган. Она говорила, что я ничего не понимаю и что он «врезался в одно из этих высоких зданий». Она сказала, что это, кажется, был «Боинг-757», но она не уверена, потому что он летел слишком быстро и врезался так точно, будто специально целился.
Это уже начинало пугать меня. Она была в шоке, и я подумал, что, может быть, придется вызвать врача. Но прежде чем я успел еще расспросить ее, она вскочила и вылетела из комнаты.
Я натянул штаны и побежал за ней. Она уже сидела на полу перед телевизором. Не самая хорошая мысль. Примерно год назад, когда у побережья Калифорнии разбился «ДС-10», она часами смотрела все новости и потом несколько дней не могла спать. И я не собирался допускать повторения этого.
Я хотел выключить телевизор, но перед этим все-таки взглянул на экран. И разумеется, я не был готов к тому, что там увидел. Я опустился на пол рядом с ней, пытаясь осмыслить ужас, творящийся совсем рядом с нами.
Только теперь я услышал звуки сирен. Город выл за нашими окнами, и знаешь, о чем я подумал в тот момент? О том, что мне надо закурить. Жалкая личность. Манхэттен пытаются разрушить, а могу думать о никотине. Вчера вечером я выкурил последнюю сигарету в пачке и сейчас был в полной жопе.
Я помню, как несколько раз моргнул, чтобы убедиться, что мне все это не кажется. И я помню, как наклонял голову и рукой закрывал глаза Элизе, чтобы она не видела, как второй самолет врезался во вторую башню, рядом с горящей первой.
В маленькой комнате с раскрытым окном и работающим телевизором страшные крики приобретали стереозвучание. Мы чувствовали их всем телом. И не отрывали глаз от продолжающегося на экране кошмара. Мы видели огонь и дым. И людей, падающих из окон небоскреба. И некоторые из них падали, как падают уже мертвые. А другие махали руками и хотели жить.
– Они пытаются лететь, Пол, – сказала Элиза, и в голосе звучало какое-то странное уважение.
Я уже плакал тогда. Слезы скатывались на голову Элизе, и ее волосы стали влажными.
В какой-то момент она выкрикнула имя Майкла и бросилась к телефону. Их номер в Бруклине долго не отвечал, и у нее уже началась паника, когда Майкл наконец взял трубку. Она наорала на него за то, что они могут спать в такой момент, и потом, убедившись, что они с Верой находятся далеко от Манхэттена, бросила трубку мне на колени.
– Что с ней стряслось? – спросил Майкл, и я сказал ему, чтобы он включил телевизор.
Майкл заставил меня поклясться, что я не на секунду не оставлю Элизу одну, и я пообещал, что даже в туалет буду водить ее за руку.
После падения второй башни в комнату начали проникать дым и пыль. Мы закрыли окна, но все равно дышать стало трудно. Во всем доме была странная тишина. Как будто все или убежали, или тоже забились в угол от страха.
Мы не выходили из квартиры три дня. Мы сидели перед телевизором, ели перед телевизором, спали и занимались перед ним любовью
Ни разу за последние восемь лет мне не приходилось обходиться без сигарет так долго. Меня трясло, и от головной боли уже не помогали никакие таблетки, но Элиза была еще слишком напугана, чтобы выйти на улицу, а я не мог оставить ее одну.
Мы проводили много времени, рассуждая о всяких вещах, которые раньше считали самыми важными. Альбом, сингл, моя самодовольная принципиальность. Все это неожиданно показалось таким глупым.
Время покажет, подумал я.
Точно я знал только одно. На ближайшие сто лет можно оставить надежду, что Элиза когда-нибудь станет авиапассажиром.
С вами был Пол. До свидания. И храни вас Господь.
Все.
Улицы были еще пустыми, когда я шла брать интервью у Лоринга Блэкмана. Несколько продавцов поливали из шлангов тротуары перед своими магазинами, пара человек с хмурыми лицами выгуливали собак, но в поезде метро, кроме меня, не было ни одного человека.
Город всегда бывал пустынным по утрам в воскресенья, и обычно мне это нравилось, но сейчас я еще не чувствовала себя в безопасности на улицах. Единственное место, где я чувствовала себя в безопасности, – это в своей квартире рядом с Полом. Тишина в городе была еще сумрачной, воздух пах погребальным костром, и каждый звук заставлял вздрагивать.
Последние две недели я ходила только на работу и домой, редко выходя за пределы Людлоу-стрит. О том, чтобы пойти в центр, не могло быть и речи. Нулевой уровень находился всего в двух милях к югу от нашего дома.
Сегодняшний день должен был стать большим событием. Заглавная статья. Я почти год ждала задания, которое даст мне шанс почувствовать себя настоящим журналистом и, возможно, доказать наконец что-то Люси Энфилд. А сейчас все это не имело никакого значения. Как бысильно мне не хотелось, чтобы все было по-прежнему.
Неповторимые черты Нью-Йорка – небоскребы, метро, люди, круговорот культуры и искусства – все обратилось в memento mori. Вместо радостного волнения пришел страх. Вместо уверенности – сомнения. Вместо желаний и надежд – основной инстинкт выживания.
Проходя мимо парка, я вглядывалась в лица редких прохожих. Они были испуганными и изможденными. Как лица сирот. И все в городе, и мы с Полом тоже были сиротами.
Лоринг жил на Семьдесят седьмой улице, между Центральным парком и авеню Колумба, на верхнем этаже красивого довоенного здания, прямо напротив Музея естественной истории. Лысый швейцар с усталыми глазами ждал меня. Он назвал меня по имени, как только я вошла, и проводил до лифта, который доставил нас прямо в гостиную Лоринга. Две стены в ней были стеклянными и выходили на парк и на музей.
– Мистер Блэкман придет через несколько минут, – сказал швейцар, очень напоминавший дядюшку Фестера из «Семейки Адамсов». – Он просил, чтобы вы чувствовали себя как дома.
Первое, что я заметила, был кондиционер. После прогулки под теплым солнцем квартира Лоринга напомнила мне Кливленд в декабре.
Дядюшка Фестер ушел, а я начала изучать квартиру. Хотя основными цветами стен и мебели были различные оттенки синего и серого, она была наполнена естественным светом. И казалась удобной и обжитой, отчасти потому, что в ней было заметно присутствие детей. У Лоринга было два сына-близнеца поэтому повсюду валялись игрушки и еще пара восхитительных детских кроссовок.
Войдя в спальню, я убедилась, что у Лоринга есть домработница: кровать была застелена в безупречном стиле пятизвездочных отелей – соблазнительном и недоступном одновременно.
Потом я поиграла в детектива в ванной: серый кафель на полу, бежевая мраморная раковина, бежевые полотенца и душ с тремя головками. Из лекарств я обнаружила только аспирин и детские жевательные витамины. Лоринг пользовался одеколоном с манящим перечным запахом, вощеной зубной нитью, станком «Жилетт», обычным дешевым шампунем, а рядом с унитазом лежал сборник «Налегке» Марка Твена.
Через холл, напротив спальни Лоринга, находилась просторная гостевая комната, которая к тому же служила хранилищем для платиновых дисков, инструментов и прочего музыкального хозяйства. В другой комнате были две детские кроватки, два маленьких столика, два навороченных компьютера и светящаяся в темноте модель Солнечной системы на потолке.
Большую часть гостиной занимал диван, состоящий из нескольких секций, а на нем валялись разобранная палатка, подушки и большая коробка «Лего». Когда наконец появился Лоринг, судя по одежде с пробежки, он вместо приветствия сразу начал извиняться за все одновременно: за то, что опоздал, за то, что еще не готов завтрак, и за то, что мне пришлось работать в воскресенье, и за беспорядок на полу. Мне показалось, что он чувствует себя неловко, будто он пришел ко мне в гости, а не в собственную квартиру, и я тоже занервничала.
Я обняла его, потому что мне это казалось простой вежливостью, раз мы были знакомы, и потому что после одиннадцатого сентября в городе появилось настроение какого-то всеобщего братства, но это не разрядило обстановку. Он неловко обнял меня в ответ, и я подумала, что, если эта напряженность не пройдет во время интервью, ничего хорошего у меня не получится.
– Мальчики спали здесь этой ночью, – сказал он, кивнув на диван. – Они хотели пойти в поход, но мы нашли компромисс.
Под мышкой он держал пакет с бубликами и пончиками.
– Тебе не кажется, что это глупо? Это интервью? Я имею в виду… когда в мире такое творится…
– Я сама об этом думала, пока шла к тебе. Но ведь Руби хочет, чтобы мы все как можно быстрей вернулись к нормальной жизни, так? Давай сделаем это ради мэра.
Я постаралась улыбнуться, и он улыбнулся в ответ. Мы как будто заключили соглашение.
– Ради мэра… – согласился Лоринг.
Я прошла за ним в кухню, похожую на камбуз, где все было из нержавеющей стали. Напротив холодильника стоял небольшой стол в виде барной стойки с четырьмя высокими стульями. Лоринг, пока наливал в чайник воду, объяснял причины своего опоздания: сначала он отвел двойняшек поесть блинчиков, потом сделал «короткую пробежку», как оказалось, в восемь миль, а потом зашел купить чего-нибудь к завтраку.