Как убивали Сталина
Шрифт:
Неслучайно в те дни среди лидеров партии, хорошо знавших состояние Ленина, господствовало мнение: дескать, вряд ли можно все записанные под диктовку мысли тяжело больного вождя воспринимать как равноценные его здоровому состоянию. Был даже разослан по крупным партактивам соответствующий комментарий из ЦК. В нем рекомендовалось при чтении последних писем и статей В. И. Ленина учитывать сложности его положения…
В свою очередь Ленин, как натура очень жизнелюбивая и весьма подвижная, воспринимал даже вполне обоснованное ограничение свободы действий и режим, установленные для него врачами и ЦК, не столько как заботу, сколько как чрезмерное ущемление прав своей личности. В Дневнике дежурных секретарей Фотиева однажды запишет: «12 февраля… Владимиру
Об отношении Ленина к врачам стоит сказать особо. Дело в том, что когда он начинал выздоравливать, и, стало быть, его нервная система начинала приходить в нормальное состояние, он мог правильно оценивать необходимость врачебного режима. Это видно из следующей записи Фотиевой: «9 февраля. Утром вызывал Владимир Ильич… Настроение и вид прекрасные. Сказал, что Ферстер склоняется к тому, чтобы разрешить ему свидания раньше газет. На мое замечание, что это с врачебной точки зрения, кажется, действительно было бы лучше, он задумался и очень серьезно ответил, что, по его мнению, именно с врачебной точки зрения это было бы хуже, т. к. печатный материал прочел и кончено, а свидание вызывает обмен».
Читаешь «Дневник дежурных секретарей В. И. Ленина» и замечаешь, как постепенно через чередование то улучшений, то ухудшений организм Ленина вроде бы берет верх, и кажется — все будет хорошо. Но 5 марта Володичева запишет: «Владимир Ильич вызывал около 12-ти. Просил записать два письма: одно Троцкому, другое — Сталину; передать первое лично по телефону Троцкому и сообщить ему ответ как можно скорее. Второе пока просил отложить, сказав, что сегодня у него что-то плохо выходит. Чувствовал себя нехорошо». А на следующий день, 6 марта, вдруг… неожиданно для всех… происходит еще большее ухудшение в состоянии здоровья Ленина. Неожиданно, но для всех ли?
Как говорят архивы, случившееся ухудшение опять связано с больными для Ленина вопросами («грузинским» и «телефонным»). Почему и с «телефонным» — тоже? Этот вопрос снимается сразу — стоит только познакомиться с тем письмом, которое адресовалось Сталину, и про которое Ленин сказал, «что сегодня у него что-то плохо выходит»; поэтому пока просил его отложить. Однако — по порядку!
Письмо по «грузинскому вопросу» Л. Д. Троцкому:
«Строго секретно. Лично. Уважаемый тов. Троцкий!
Я просил бы Вас очень взять на себя защиту грузинского дела на ЦК партии. Дело это сейчас находится под «преследованием» Сталина и Дзержинского, и я не могу положиться на их беспристрастие. Даже совсем напротив. Если бы Вы согласились взять на себя его защиту, то я бы мог быть спокойным. Если Вы почему-нибудь не согласитесь, то верните мне все дело. Я буду считать это признаком Вашего несогласия.
С наилучшим товарищеским приветом Ленин»
Продиктовано по телефону 5 марта 1923 года. Однако «Троцкий, ссылаясь на болезнь, ответил, что он не может взять на себя такого обязательства». Неизвестно, действительно ли Троцкий был настолько болен, чтобы отказаться из-за болезни(?), или же для этого были другие причины… Например, разоблачительная характеристика Троцкого в Завещании, которое Ленин настаивал держать в абсолютной секретности, но которое, если взять письмо Крупской Зиновьеву осенью 23-го года, вряд ли долго оставалось секретным. Кстати, и сам Ленин очень сомневался, что так требуемая им секретность соблюдается на деле. Об этом свидетельствует запись Фотиевой: «24 января Владимир Ильич сказал: «Прежде всего по нашему «конспиративному» делу: я знаю, что Вы меня обманываете». На мои уверения в противном он сказал: «Я имею об этом свое мнение». Короче говоря, как бы там ни было, но от Троцкого последовал отказ.
При встрече с Володичевой на следующий день, т. е. 6 марта, Ленин первым делом «спросил об ответе на первое (Троцкому, — НАД.) письмо (ответ по телефону застенографирован). Прочитал второе (Сталину) и просил передать лично и из рук в руки получить ответ. Продиктовал письмо группе Мдивани».
Даже эти сухие, очень краткие записи говорят: насколько напряженное тяжелейшее положение складывалось в эти часы у Ленина. Как эти записи отличаются от многих прежних — совсем не канцелярских, а сделанных в свободной, живой и яркой разговорной манере. Однако эти, очень концентрированные, строки стоят всех тех, вместе взятых, ибо в них — чувствуется: развязка близка!
Кстати. Что это за письмо группе Мдивани? Открываю 54 том. На странице 330 читаю: «Строго секретно тт. Мдивани, Махарадзе и др. Копия — тт. Троцкому и Каменеву.
Уважаемые товарищи!
Всей душой слежу за вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для вас записки и речь. С уважением Ленин
6-го марта 23 г.»
Итак — опять терзающий Ленина «национальный вопрос», и опять он один против всех. Единственная надежда была на Троцкого, но Троцкий не поддержал… Может, и правда — болен? Тяжело. Жена подозрительно ушла в себя. Суетится чего-то. Полная изоляция и одиночество. Невыносимо тяжело. Но! Развязка близка. Развязка уже чувствуется…
Здесь остановимся и соберемся с мыслями. Не этот ли случай имел в виду Г. И. Петровский, когда «сказал, что Троцкий виноват в болезни Ильича»? Трудно ответить: «да», но еще труднее сказать: «нет». Вот и Крупская говорит как-то неоднозначно: «…я бы крикнула: это ложь, больше всего В.И. заботил не Троцкий, а национальный вопрос и нравы, водворившиеся в наших верхах».
Ударение Крупской на «нравы, водворившиеся в наших верхах», есть тем самым признание того факта, что именно последствия «телефонного конфликта» стали последней причиной решающего усугубления болезни Ленина, хотя одновременно ею признается, что и Троцкий сыграл свою отрицательную роль, хотя бы в том же национальном вопросе.
Итак, о «телефонном конфликте» Ленин со своей поразительной, даже в тяжелейшие моменты болезни, наблюдательностью начал понемногу узнавать сразу же или вскоре после звонка Сталина; затем, в последующие дни, — все более подробно, вплоть до 4 января 1923 года. Полностью же все, включая факт письменной жалобы на Сталина Каменеву и Зиновьеву, приблизительно к 5 марта 1923 года. Возмущение и раздражение Ленина нарастали по мере все более углубленного посвящения его Крупской во все детали случившегося, что находило отражение во все более острых дополнениях к характеристике Сталина вплоть до Добавления от 04.01.23. Когда же Ленин узнал, что о случившемся Крупская письменно известила, — известила, да еще и письменно, — Зиновьева и Каменева, которых Ленин считал не умеющими держать язык за зубами, то он вынужден был в глазах окружающих, — и особенно в глазах Зиновьева и Каменева, — постоять за себя, написав Сталину следующее письмо:
«Товарищу Сталину Строго секретно Лично Копия тт. Каменеву и Зиновьеву Уважаемый т. Сталин!
Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения.