«Как в посольских обычаях ведется...»
Шрифт:
В русско-литовской дипломатической практике значение церемониала было особенно велико, ибо каждая сторона прекрасно знала все представления другой относительно «чести» и «безчестья». И в середине XVI в., когда Сигизмунд I Август не признал царского титула Грозного, королевских посланцев часто заставляли спешиваться дальше от дворца, чем это было принято в первой половине столетия. В отчете литовского посольства 1556 года говорится: «И когды есмо на замок (в Кремль. — Л. Ю.) приехали, не дали конным к столбе (лестнице. — Л. Ю.) приехати, яко бы могло быть о десять сажень до столбы, але почалися мешати и бити служебников некоторых и возниц батогами». Завязалась потасовка, из которой, если верить отчету, послы вышли победителями: их «служебники», оттеснив русских, руками сумели дотянуть сани, где сидели представители короля, до самых ступеней Благовещенской паперти. «Праве (почти. — Л. Ю.) на ступень поставили» [120] , — хвалились послы. Бывали и другие случаи, когда литовские дипломаты «сильно» пытались пробиться на конях к дворцовым лестницам.
120
Сборник князя Оболенского. — № 5. — М., 1838. — С. 9.
Более далекое место спешивания могло быть и репрессивной мерой по отношению к послам, которые по той или иной причине вызвали недовольство государя. В 1570 году посольство Я. Скратошина отказалось по приглашению приставов немедленно ехать на аудиенцию, после чего были высланы стрельцы, чтобы не допустить послов к Благовещенской паперти и заставить их спешиться возле Архангельского собора, где в те годы обычно сходили с коней литовские гонцы, а также послы датского и шведского королей, которых Иван Грозный не признавал «братьями». Правда, сами литовские дипломаты, вернувшись на родину, утверждали, что против них были высланы не стрельцы, а царские «опричинцы» с кнутами [121] . Как бы то ни было, но инцидент получил широкую огласку, последовали жалобы, и позднее русские послы в Вильно объясняли нарушение традиции таким образом: «То послом учинилось от своей гордости, не от царского величества» [122] .
121
КПМЛ. — Ч. 1. — С. 292.
122
Сб. РИО. — Т. 71. — С. 735.
Во дворец послы входили двумя путями: первый, более длинный, вел по лестнице «у Благовещенья» на соборную паперть и далее — к переходам у Красного крыльца; второй, короткий, — по Средней лестнице сразу на Красное крыльцо. Первым путем шли представители христианских государей, вторым — мусульмане: «бусурманским» дипломатам негоже было проходить соборной папертью. Но правило это окончательно установилось лишь во второй четверти XVI в. При Василии III и крымские, и турецкие посольства часто следовали в великокняжеские палаты по Благовещенской лестнице. Для Ивана Грозного шествие (тем более торжественное) мусульман по паперти «у Благовещенья» было неприемлемо, но в начале столетия отношение к исламу на Руси было существенно иным: в некоторых своих грамотах, отправленных в Крым, Иван III даже дату помечал не от сотворения мира, а по хиджре. Четкое разграничение пути следования во дворец мусульманских и христианских дипломатов (публичного следования!) было вызвано ростом национального самосознания, которое в русском, как и во всяком другом феодальном обществе, принимало религиозные формы. В 1432 году, например, ордынский посол царевич Мансур-Улан «садил на великое княженье у Пречистые (в старом Успенском соборе. — Л. Ю.), у Золотых ворот» московского князя Василия Васильевича [123] . Но иго было сброшено, миновали времена, когда посланцы ордынских владык входили в кремлевские соборы, и показательно, что церемониальными средствами разграничивались не православие и католицизм, а именно христианство и ислам.
123
ПСРЛ. — Т. 12. — М., 1965. — С. 16.
Впрочем, были и другие мотивы. Датчанин А. Гильденлеве, побывавший в Москве в середине XVII в., считал, что Благовещенская лестница по иной причине используется для приема христианских послов: они таким образом идут «в обход справа налево, а потом по другой лестнице опять направо для более продолжительной и торжественной пышности». По Средней же лестнице, имевшей всего девять ступеней (возможно, это связано с монголо-тюркской числовой символикой), проводят, как писал Гильденлеве, лишь «язычников и турок», чтобы «показать им, собакам, кратчайший путь» [124] . В рассуждениях наблюдательного датчанина, несомненно, есть зерно истины.
124
Два сватовства иноземных принцев к русским великим княжнам в XVII столетии / Публ. А. Н. Шемякина // ЧОИДР. — М., 1867. — Кн. 4. — Отд. 4. — С. 9.
Во второй половине XVI в. крымские, ногайские, турецкие и персидские посольства уже никогда не входили во дворец по лестнице «у Благовещенья», зато послов-христиан вводили иногда по Средней. В 1566 году, когда посольство Ю. Ходкевича, не вовремя решившее «обедни слушати», сознательно опоздало на аудиенцию, царь «приговорил с бояры», что при повторении подобного литовские послы будут введены во. дворец по Средней лестнице, и этим же путем, в нарушение обычая, их заставили идти после аудиенции. Через четыре года бояре грозили Средней лестницей польскому посольству Я. Скратошина, а в 1588 году по ней шел на прием к Федору Ивановичу англичанин Дж. Флетчер — впоследствии автор знаменитого сочинения «О государстве Русском». Незадолго перед тем русский гонец в Англии был «невежливо» принят королевой Елизаветой I, кроме того, против английских купцов интриговали в Москве их голландские конкуренты, которых поддерживал глава Посольского приказа дьяк А. Я. Щелкалов, и все эти обстоятельства, ухудшавшие русско-английские отношения в тот период, отразились на приеме Флетчера. Ему не была организована встреча перед посадом, его заставили спешиться необычайно далеко от дворца, у Архангельского собора, и вхождение во дворец по Средней лестнице — это одно из церемониальных унижений, которым подвергся Флетчер.
Когда послы шли к государю, то во дворе, на паперти, на лестницах и лестничных переходах стояли не только стрельцы, но и множество нарядно одетых «детей боярских», дворян, подьячих, «жильцов» и т. д. Это многолюдство было продолжением уличного, но несравненно более «устройное» и чинное: все стояли в определенном порядке, наблюдать за которым поручалось дьякам Разрядного приказа. При Борисе Годунове в этой толпе появились делегаты от провинции — «выборные дворяне от городов», символизировавшие единство русских земель, монолитность государства. Иногда здесь же находились татары и люди в западноевропейском платье — не то ливонские немцы, не то обряженные немцами русские дворяне. Они наглядно демонстрировали власть московских государей над различными народами. В конце XVI в., когда на аудиенцию шли английские послы, на паперти стояли даже «гости» и «торговые лутчие люди», но представителей купеческого сословия приглашали в Кремль только для англичан, ибо посланцы королевы Елизаветы I придавали вопросам торговли первостепенное значение, не стесняясь обсуждать их на переговорах.
С крыльца послы попадали в сени, где находились обычно низшие придворные чины — кравчие, стряпчие, стольники, сытники, чашники и пр. Здесь, по свидетельству иностранцев, скапливалось до 300 человек.
В России официальные встречи от имени государя устраивались иностранным дипломатам при вступлении на территорию страны, при въезде в столицу и, наконец, на царском дворе и в самом дворце, то есть всякий раз при перемещении на качественно иную территорию: государство, затем столица, государев двор и дворец.
Встречи устраивались далеко не всегда и не всем послам. В 1557 году Иван Грозный запретил «встречать» шведов, потому что во дворце «наперед того, при великом князе Василье встречи им не бывало, а учинили им встречу после» [125] . Апеллируя к традиции, царь восстановил нормы, попранные в годы его малолетства, причем этот запрет соблюдался и позднее, вплоть до смерти Грозного. Не всегда в эти годы «встречали» и датских дипломатов, а во время военных действий между Россией и Речью Посполитой лишались встреч и литовские посланники и гонцы (послам по сравнению с мирным временем сокращали число встреч).
125
Сб. РИО. — Т. 129. — С. 24.
В начале и середине XVI в. придворных встреч обычно бывало три: первая, «меншая», когда послы сходили с лошадей, — на подъездном помосте; вторая, «средняя», — на крыльце; третья, «болшая», — в сенях. После аудиенции «встречники» провожали послов до того места, где встречали. Соответственно «болшая встреча», состоявшая из наиболее родовитых лиц, проходила расстояние меньшее, чем «средняя», и т. д. Сам государь оставался неподвижен.
Число встреч и «встречников» сильно колебалось в зависимости от различных причин. В 1514 году турецкого посла Камал-бека «встречали» десять человек, разбитые на три группы. Но представителям прусского магистра, который считался не суверенным монархом, а «урядником» императора, при Василии III полагалась всего одна встреча, состоявшая из единственного «встречника». Иван Грозный оказывал Дж. Боусу большую «честь», чем Федор Иванович: при первом английскому послу было организовано две встречи — по четыре человека в каждой, а при втором — одна из трех человек. К концу XVI в. даже «великих» послов редко «встречали» более двух раз; лишь принцу Голштинскому, несчастному жениху царевны Ксении, в 1602 году во дворце было устроено четыре встречи.
Процессия из самих послов, их свиты и «встречников» строилась по определенным правилам. Правая сторона была почетнее, однако по узким дворцовым переходам идти в ряд было невозможно. Тут вступали в силу другие представления, согласно которым находиться в подобной процессии сзади «честнее», чем впереди. Собираясь жениться на сестре Сигизмунда II Августа, Катерине Ягеллон, Иван Грозный обещал королю, что встретит невесту перед посадом и поедет в город впереди нее. Соответственно при следовании в приемную палату процессию возглавляли участники «меньшей» встречи, наименее знатные, а «болшая встреча» шла перед послами. Посольская свита замыкала шествие, держась на некотором отдалении. Но в 1600 году польские послы захотели идти вслед за своей свитой. Приставы доложили об этом боярам, и те решительно отказали. Невинное, на первый взгляд, требование поляков служило «чести» их самих, ибо при таком построении «болшая встреча», состоявшая из наиболее знатных лиц, шла бы не перед послами, а перед свитскими дворянами — это было совершенно неприемлемо.