Как все это начиналось
Шрифт:
Надо что-то предпринять. Он должен реабилитировать себя. Показать, что сохранил ум, силу, вес в научных кругах. Надо опубликовать что-нибудь.
Что же?
Ну, мемуары, когда допишет. Но до конца еще далеко, а требуются срочные меры.
Письмо в «Таймс»? Много таких написано за долгие годы. Да, идея хорошая. Надо, чтобы твое имя попадалось людям на глаза. Но «Таймс» утратила былое влияние, да и о чем, собственно, он напишет?
Нет, требуется нечто более основательное. Длинная статья в литературном приложении к «Таймс» или в одном из ведущих научных журналов. Он должен показать всем, что с ним по-прежнему придется считаться. Что-нибудь спорное, даже провокационное, чтобы об этом заговорили. Новый взгляд на какой-нибудь
Какой новый взгляд? По правде говоря, Генри несколько отдалился от XVIII века. Он перестал серьезно думать о нем несколько лет назад. Незнаком с последними публикациями. История — вещь коварная. Прошлое не есть нечто постоянное, оно меняется в зависимости от новых мнений о нем. Генри прекрасно знает это. Ему известно, что XVIII век ушел от него за горизонт, что он полностью реконструирован и заново интерпретирован.
Нет, лучше не высовываться. А то заклюет какой-нибудь младотурок. Нет, не то чтобы твои работы не являлись больше краеугольным камнем научных исследований неоклассического века для любого серьезного ученого. Но все же…
Она способна доковылять на костылях до ванной. Той, которая для гостей. Роуз и Джерри пользуются другой, так что, слава богу, она не будет им мешать. Шарлотта даже может спуститься по лестнице, но только когда Роуз и Джерри уйдут на работу. Роуз оставляет завтрак на кухонном столе. Еще раньше, утром она приносит наверх чашку чая — удостовериться, что ночью Шарлотта не померла. Роуз добра и тактична. Просто слезы на глаза наворачиваются. Джерри тоже очень старается: настойчиво сажает ее в тот угол дивана, откуда лучше всего смотреть телевизор, всегда предлагает свежую газету.
Шарлотта делает то, что ей совсем не хотелось делать: живет под одной крышей с дочерью и зятем. Ее гложет обида, терзают угрызения совести. Обида не на Роуз, которую Шарлотта любит до безумия, а на злую судьбу, благодаря которой она оказалась в этой ситуации. Угрызения совести — потому, что Роуз и Джерри вынуждены ею заниматься, мириться с ее вторжением в их частную жизнь, постоянно терпеть третьего лишнего у себя в доме. Да-да, конечно, Роуз делает это не потому, что кому-то что-то должна, а потому, что беспокоится о матери, чувствует за нее ответственность и, возможно, даже любит ее, хотя такие вопросы у них не обсуждаются. Они не из тех, кто выставляет привязанности напоказ.
Несмотря на все вышесказанное, ситуация ненормальная. Шарлотте следует жить в своей квартире. Это, разумеется, не значит «с глаз долой — из сердца вон». Можно же навещать ее. А Роуз и Джерри надо дать возможность наслаждаться радостями семейной жизни, если то, что они испытывают, можно так назвать, если это то, чего они когда-то хотели и на что надеялись. Времена, когда нищих, беспомощных стариков усаживали у камина, кормили, ворчали на них и по мере сил подталкивали к могиле, давно прошли. Теперь есть государственные программы и все такое.
— Помощь на дому, — сказала она Роуз. — Будут приходить каждый день…
У Роуз на лице появилось упрямое выражение. Впервые Шарлотта увидела его, когда дочери было года три или четыре.
— Нет.
— Нет, правда, это мне подойдет…
— Нет.
Роуз была хорошей девочкой, она никогда не доставляла хлопот, но всегда умела оказать вот такое тихое, но твердое сопротивление. Шарлотта рано поняла, что если Роуз чего-то не хочет, то она этого делать не будет, можно не стараться ее заставлять. Повзрослев, она тоже поступала только так, как считала нужным, и не стоило труда высказывать ей свое неодобрение или предлагать какие-то альтернативы. Роуз выбрала не очень престижный университет, потому что туда поступала ее подруга. Шарлотта сначала протестовала, но потом смирилась, зная, что ее все равно не послушают. Затем была работа в офисе, совершенно бесперспективная, следом дети — прекрасные дети, надо Бога благодарить за них. Вот тогда-то, когда ими нужно было много заниматься, его светлость и предложил Роуз удобную временную работу, которая стала постоянной. Шарлотта относилась к Генри с некоторой враждебностью — ведь он, по сути дела, загубил карьеру Роуз, заставив ее приплясывать вокруг себя, когда она могла бы…
— Да, я знаю, знаю, — обычно говорит Шарлотта в ответ на непроизнесенную реплику Роуз. — Я знаю, что ты никогда не хотела делать карьеру, и все же…
Сама Шарлотта в свое время даже не задумывалась о том, хочет она выстраивать свою карьеру или нет. Просто она очень хорошо делала то, что делала. Вооруженная свеженькой степенью, она начала преподавать в неистовые шестидесятые. Для многих это было время мини-юбок и «Битлз». Шарлотта тоже, разумеется, носила мини-юбку, но прежде всего понимала, что есть что-то, чем она может с успехом заниматься и получать от этого удовольствие. Она учила молодых и восприимчивых людей любить чтение, как любила его сама. Шарлотта умела оживить сухие экзаменационные тексты, стояла перед классом и видела внимание и сосредоточенность на лице каждого ученика. Она светилась от удовольствия, читая умное, хорошее сочинение, быстро росла и вскоре перешла в более престижную школу. Шарлотта могла бы стать директором, но не пожелала: ей хотелось работать с классом. В конце концов она стала завучем по английскому языку в одной из лучших школ для девочек в Северном Лондоне и прекрасно готовила своих учениц к поступлению в лучшие университеты. Для многих она стала легендой. Миссис Рейнсфорд, которая в хмурый, сырой понедельник, когда ты простужена, брошена бойфрендом, а до экзамена второго уровня еще целый месяц, могла буквально загипнотизировать тебя «Макбетом».
Вот и вся ее учительская жизнь, вся ее карьера, если можно так выразиться. Теперь Шарлотта оглядывалась на нее с удовлетворением, но тут же начинала ругать себя за самодовольство.
«Я лишь передаточное звено, транслятор, — думала она. — Просто мне повезло: я способна побудить людей услышать стихотворение, прочувствовать роман. Сила-то не во мне, а в самом материале, в языке. Все, что от тебя требуется, — указать верное направление».
В доме дочери Шарлотте не хватает ее книг. Стен с книжными полками. У Роуз и Джерри, конечно, есть книги, но далеко не так много, как у нее, к тому же некоторые из них для нее совершенно загадочны, и это по-своему увлекательно. Шарлотта провела утро над «Руководством по ловле пресноводных рыб», принадлежащим Джерри, и многое оттуда почерпнула. Равно как и из его справочников по столярному делу и ремонтным работам, хотя постепенно у нее стали слипаться глаза.
Сейчас Джерри пятьдесят четыре года, но и в двадцать семь, когда они с Роуз поженились, он казался пятидесятичетырехлетним. Он был одним из тех молодых людей, которые никогда не бывают молодыми. Вернее, сквозь их молодость просвечивает зрелость, с нетерпением ожидая момента проявить себя. Он был осторожен, сдержан, практичен. Они с Томом сошлись тогда на том, что Джерри — симпатичный и разумный парень, надежный, не из тех, кто слетит с катушек, и что он очень подойдет Роуз. Никому не хотелось искать недостатки. Сомнений вслух не высказывалось.
«Может, он чуть-чуть туповат, — думала Шарлотта. — Правда, мы его по-настоящему пока не знаем».
Теперь, пожалуй, она его знала. Насколько вообще можно знать человека. Ей известны политические взгляды Джерри, весьма умеренные, его тщательно скрываемое несварение, неумение вести споры, боязнь полысеть. Он действительно лысеет. Она знает, чего Джерри категорически не переносит — непунктуальность, чеснок, Испанию, таблоиды, немецких овчарок. Отвращение к Испании коренится в давнем отпуске, проведенном там с семьей, когда возник конфликт с владельцем отеля насчет качества обслуживания. Немецкие овчарки, вероятно, родом из детства — лучше не спрашивать.