Как я таким стал, или Шизоэпиэкзистенция
Шрифт:
С войны дед привез жене трофейные колечко с рубином и бриллиантами, такие же сережки (недавно Андрей ссорился из-за них с мамой Леной) и пару чемоданов барахла, как полагалось по званию. А сам устроился ревизором и дома появлялся раз в два месяца.
Вот такой был дед. И никакой трагедии в его внешности и поведении я не замечал, скорее, наоборот, весело он жил. И умер стоя. Час стоял, опершись об стол окоченевшими руками, пока мама Мария не заподозрила неладное.
Найдутся люди, которые скажут: "Ну и человек был ваш дедушка... Боролся против народно-освободительного
Да, это так. Но убийцей дед не был. Он жил в своем времени. Жил во времени, в котором расстреляли почти всех его родственников, в том числе, отца и мать. А человек, у которого расстреляли почти всех родственников, в том числе, отца и мать, относится к жизни людей несколько иначе, чем просто человек.
10
Быть может, оттого я так печален,
Что ярких красок
Нет вокруг меня?
Послал купить я
Красные цветы.
Она не пришла. Проснулся разбитый. Чувствую одиночество, как будто утонул в нем. Нет, плаваю, как обломок.
Живая Лариса Константиновна и она... Я выбрал ее. И девочку.
Как тяжело. Как будто девяносто.
Мама Мария прожила без месяца девяносто лет. И жила бы еще, если бы... если бы не старость.
В семьдесят семь она сломала головку бедра – случайно толкнули на улице. Мама Лена взяла ее в Москву, и скоро перелом чудесным образом сросся, пролежни в ягодицах – в каждый можно было вложить кулак – заросли. Потом ей вырезали желчный пузырь. У дочери она жила, как в концлагере – ежедневно трудилась, ела строго по расписанию и права голоса не имела. Появились странности – штопала нитками прохудившиеся полиэтиленовые пакеты и по всему дому прятала сухари, кулечки с чаем и сахаром. Каждого гостя просила поговорить с Леной, чтобы та отпустила ее домой или к Андрею, а то она умрет. Внешне стала похожа на мать, мою прабабушку, приезжая погостить, постоянно грозившую мне, трехлетнему, кулаком, сухоньким и в коричневых старческих пятнах. Видел я маму Марию редко – мама Лена отчаянно меня к ней ревновала, и ходил я к ним лишь по праздникам. На пятидесятилетний юбилей Андрея они поехали вместе, и мама Мария осталась у сына пожить в свое удовольствие. Однажды, после очередного празднества, пошла ночью в туалет, упала и сломала обе головки. Умерла страшно, от пролежней, получившихся в местной больнице.
Наверное, ее можно было спасти...
02.02.74. В воскресение ездили с Надиными сотрудниками – она работает в противоградовой экспедиции – в горы кататься на лыжах. Ночевали на базе отряда. Когда разместились, выпили и закусили, пристал белокурый греческий бог Никита Демидов – давай поборемся, давай поборемся. Я прикинул – хоть и городской на вид, мамин, но на голову выше и пудом тяжелее – и стал отнекиваться. Но Надя так посмотрела, что пришлось согласиться. Через десять секунд греческий бог быстро-быстро стучал ладошкой по полу – удалось взять его на ахиллес. Я прислушался к просьбе, отпустил. Вскочив на ноги, он потребовал реванша. На греческого бога он был уже не похож, скорее на совслужащего, получившего оплеуху, и я остался глух.
Господи, как же я был глуп! Она же ходила с Демидовым, как тогда говорили! Сейчас, проявив в голове эту сцену в горах, я представляю все до мелочи. Как они спали, как восторженно она смотрела в красивое его лицо, как поглаживала кудри, как он говорил, что не может жениться, потому что надо сначала встать на ноги, как смотрел по-хозяйски даже услышав, что через месяц она выходит замуж, и как отвечал, мягко глядя:
– Ну и что, милая? Мы ведь все равно будем встречаться?
Ее использовали, и она использовала. Меня.
Если бы я тогда видел, так же, как сейчас... Если бы я мог видеть.
Не мог я тогда видеть – тогда я был лучше!
Вспомнил, то о чем больно вспоминать.
Света:
– Ты всем мешаешь!
Полина:
– Больше не приходи! Ты мне не отец! Мой отец – Вадим!
– Поля, ведь это тяжелый грех, говорить такое отцу!
– Бабушка, это правда грех? – бабушка отвернулась. Глаза ее злорадствовали.
От дочери и внучки Вере Зелековне нужно лишь одно – ей нужно, чтобы они двигались, когда она тянет за ниточки. Это всем нужно.
А может, меня, мятущегося, действительно надо изолировать? От Полины? Александра? И вообще от людей?
Тяжело. Думаю о девочке. Они должны придти...
Пошел пройтись. Заглянул в магазин. Купил смешного плюшевого медведя в хрустящем целлофане. Потом шел вдоль прилавков и улыбался – знал, мишка девочке понравится, и глаза ее станут теплыми. В парфюмерном отделе остановился, спросил продавщицу:
– Какие духи нынче носят?
– Вот эти возьмите, – девушка улыбалась, поглядывая на медведя.
Понюхал флакон. Вроде ничего. Заплатил. Пошел, думая, не пошло ли дарить духи. Очутился в обувном отделе. Увидел туфельки. Остроносые, с тоненькими каблучками. Недорогие. Подошел, повертел в руках. Подошла продавщица.
– Пожалуй, я возьму.
– А какой размер?
Чуть было не сказал "Сорок третий" и смутился.
Смущение не осталось незамеченным. "Фетишист, – выразил взгляд. – Или транс, транцве...", – она не знала точно слова.
– Тридцать шестой, пожалуйста.
– Сейчас носят с закругленными носками, – взгляд женщины потеплел. Мужчины никогда не покупали ей туфелек.
– Мне такие не нравятся. Они какие-то бесхарактерные. А эти – острые, мотивированные.
– "Нет, все-таки он то самое слово", – подумала продавщица.
Дома выставил покупки на журнальный столик. Мишку, освободив от хрустящей оболочки, посадил в кресло. Сел напротив. Сказал себе:
– Надо бы освободить место в шкафу и стенке... Для них.