Как я таким стал, или Шизоэпиэкзистенция
Шрифт:
Физическая организация Ч. является высшим уровнем организации материи в известной нам части мироздания. Ч. кристаллизует в себе все, что накоплено человечеством в течение веков. Эта кристаллизация осуществляется и через приобщение к культуре, и через механизм биологической наследственности. Природные задатки Ч. развиваются и реализуются только в условиях социального образа жизни в процессе общения ребенка с взрослыми. Действия Ч., образ его мыслей и чувств зависят от условий, в которых он живет. Содержание духовной жизни Ч. и законы его жизни наследственно не запрограммированы. Но этого нельзя сказать о некоторых потенциальных способностях к творческой деятельности, об индивидуальных особенностях, которые формируются на основе наследственных задатков. Перед каждым вступающим в жизнь Ч. простирается мир вещей и социальных образований, в которых воплощена деятельность предшествующих поколений. Этот мир, в котором каждый предмет и процесс как бы заряжен человеческим смыслом и окружает Ч. В процессе приобщения к культуре у Ч. вырабатываются механизмы самоконтроля, выражающиеся в способности регулировать широкий диапазон влечений, инстинктов и т.п. Этот самоконтроль по существу является социальным контролем. Он подавляет неприемлемые для данной социальной группы импульсы и составляет необходимое условие жизни общества. Исторически сложившиеся нормы права, морали, быта, правила мышления и грамматики, эстетические вкусы и т.д. формируют поведение и разум Ч., делают из отдельного Ч. представителя определенного образа жизни, культуры и психологии. Ч. всесторонне включен в контакт, общение с обществом, даже когда остается наедине с собой. Он выступает как личность, когда достигает самосознания, осмысления себя как субъекта.
Марксизм – есть марксизм. Все просто и ясно, как указка в руках старой учительницы. Но вернемся к теме.
...Я учился на третьем курсе, когда мать с отчимом и сестренкой переехали в Новый Оскол, а потом и в Москву. Семья распалась по шву более чем органично, и я стал жить один. Мне было хорошо, я был свободен. Стипендии и тех денег, которые присылала мать (всего 106 рублей) вполне хватало, в том числе и на спартанские излишества. Я готовил, убирался, учился, принимал гостей и выпроваживал их. У меня появилось слово "мое", и это были не просто монетки, а недвижимость. Дом.
"Мое" мало чем отличается от "Мы".
Что мне тогда в себе не нравилось?
Более всего мне было неприятно то, что я отступал перед силой. Я не мог заставить себя ударить соперника. Я мог, серьезно рискуя жизнью, взобраться на отвесную скалу, мог броситься в ревущую горную реку, мог пройти по перилам железнодорожной эстакады, но ударить человека не мог.
Почему? Видимо, оттого что в переулке моего детства никто не дрался, оттого что из двенадцати моих друзей десять были девочками. К тому же отчим не учил меня защищаться. Со временем, а именно став главой семьи и вплотную занявшись делом, я сам этому научился, научился бить первым, бить беззащитного, и бить сильного.
15.07.75. Ближе к вечеру – я, совершенно отрешившись, изучал материалы только что завершенных площадных геофизических исследований – в камералку вошел студент-буровик и стал хамить, видимо, по наущению бригадира Лямкина, которому не понравилось, что я закрыл скважину до времени его отъезда в отгул. Студент был крепким, высоким и приблатненным, из Ростов-Дона-папы. Послушав, я выкинул номер: подошел, запустил указательный палец ему за щеку, вывел вон и потащил к палатке бригадира. До нее метров сто, и все эти метры он шел за мной, как перепуганная овца. Свободные от работы проходчики и остальной работный люд – в основном, бывшие зэки, рассматривали сцену с ироническим интересом. Неужели страх порвать щеку так силен?
Почему я так поступил? Наверное, потому что за мной Надя, сын, да и по-иному эту зэковскую ораву не удержишь, а ведь эта разведка, эти штольни, эти горы (и то, что в них), такие же мои, как Надя и Александр.
21.09.77. Поднимались на вахтовке с отгула, и на привале человек семь подвыпивших проходчиков волкодавами окружили Валентина Ефименко, главного геолога партии, с намерением попинать его ногами, или просто проверить на вшивость за высокомерие. Я разогнал их матом и тычками. Мне кажется, орлы пошли на Ефима, потому что знали, как я на это отреагирую.
22.11.76. Сегодня днем на улице остановил мужчина и попросил: «Командир, дай закурить». Незнакомые мужики из наших и бывшие военные часто ко мне так обращаются. Мне приятно.
Также мне не нравились мои отношения с девушками. Так вышло, что я нравился женщинам, которые не нравились мне; не умея отказать им прямо, я грубил.
Аня Калимулина, страшно ненавидя в проистекающем мгновении, назвала гнидой, потом выяснилось – она любила.
На втором курсе случилось то, что, на мой взгляд, изменило всю мою жизнь. Но, возможно, я все придумал.
С Наташей, маленькой девчонкой со смеющимися глазами, я познакомился на квартире однокурсницы Тамары Сорокиной. Тамара, одна из самых привлекательных девушек курса, безуспешно пыталась "охмурить" меня, перспективного, как тогда считали, сына приличных родителей (отец к этому времени занял в местной науке высокую должность). Я пытался пойти ей навстречу, делал какие-то робкие шаги навстречу, но каждый раз останавливался, пугаясь пустоты сердца и пустоты будущего, видневшегося в ее иронически прищуренных глазах. А когда увидел Наташу, делившую с Тамарой комнату, Наташу-фиалочку – так называли студенток филологического факультета, – сердце мое наполнилось отчаянной радостью. Я смотрел восхищенными сыновними глазами, она смотрела искренне и трепетно, смотрела, как беременная мною женщина. Я обещал ей золотые горы, и она мне верила, и я верил, что добуду их. Мы несколько раз встретились в сквере под плакучей ивой, я ее неумело целовал, она радовалась и отвечала материнскими ласками.
Однажды Наталья, пряча глаза, сказала, что у нее есть парень в армии и со мной она поняла, что любит только его. Я смотрел и понимал, что меня бросают из соображений, как дважды бросала мать, понимал, происходит что-то нехорошее, что-то такое, что направит мою жизнь и жизнь этой девушки в искусственно разрозненные, искривленные русла, ведущие не к тихому счастью оправданного существования, а в сыпучие пески, все поглощающие, и ничего живого не рождающие.
Отчасти я оказался прав.
Во-первых, русло, в которое направилась моя последующая жизнь, действительно оказалось искусственным. Прошло много лет, и я узнал – от иронически усмехавшейся Тамары, ставшей уже в меру располневшей добротной женщиной, – что никакого парня у Наташи не было. Просто Тома, узнав о наших встречах, устроила скандал, в ходе которого налила в стакан уксусной эссенции и пообещала его выпить, если встречи продолжаться.
А во-вторых, мое жизненное русло, искривленное Тамарой, действительно привело к пескам. Я влюблялся и женился, а когда приходила неизбежная пора жить мудро, жить, прощая и терпя, жить, увядая и для других, вспоминал Наташу и уходил. Уходил ее искать.
Еще о Тамаре.
“Тамара, Тамара, ты мне не пара... Я влюбился, женился и с супругой живу...” – пел под гитару Сашка Таиров, наш курсовой весельчак и сорвиголова... Пел, не сводя озорных глаз с нежного личика Тамары Сорокиной.
Однажды, на первом курсе, на лекции по палеонтологии, я провел конкурс "Мисс Первый курс". Подсчет голосов показал, что над предприятием посмеялись – первое место было отдано мне, Сорокина заняла второе. Видимо, дамы курса к тому времени уже разобрались с женихами, и я достался ей.
Перед очередным моим днем рождения мама сказала: "Почему бы тебе не пригласить Тамару?" На удивленный вопрос, откуда она вообще знает о ее существовании, мама ответила, что эта симпатичная девушка давно ходит к ней на работу и говорит обо мне только хорошее (ну, к примеру, что на учебной практике я стирал полотенце в одном тазике с носками и портянками).