Как закалялась жесть
Шрифт:
Что-то изменилось в ее голосе. И в лице. Дрогнуло что-то — появилось на миг и спряталось…
— Ого! — искренне удивляюсь я. — Слушай, я тебя поздравляю. Честно. Нынешние молодые люди редко признаются в любви, нет у них в лексиконе такого слова.
— Ну только не надо! — все-таки срывается Елена. — Что вы в этом понимаете, вы все!
Она делает стремительный шаг к выходу на лестницу. Однако я не даю разговору так просто оборваться.
— Ты потрясная девчонка, я завидую твоему неведомому другу. Извини, что влез не в свое дело, но…
Дверь, готовая вот-вот хлопнуть,
— …Насчет понимания. Может быть, я единственный здесь, кто тебя понимает. Понимает и ценит. Может быть, ты сама еще не знаешь собственной ценности. Подумай об этом.
Елена уходит из палаты.
Через пару секунд дверь приоткрывается, и в щель просовывается искаженное гневом лицо.
— Если парень меня любит, — чеканит Елена, — то ничего плохого обо мне не скажет, чем бы я там ни зарабатывала на жизнь.
Дверной косяк содрогается.
Поразительно. Я уже и забыл, с чего начал разговор, а она помнит… Неужели и правда — «парень»? Неужели простые чувства не чужды каменной принцессе? Может, она даже… влюбилась?
Нелепое предположение. Но — вдруг?
Размышляя об этом, я не смог заснуть до утра…
Четыре дня назад
Надежда умирает последней. Но, в конце концов, тоже умирает…
Отсчитывая сердечные сокращения, пищал монитор; в его электронном чреве еле слышно шумел вентилятор. По одному экрану ползла кардиограмма, по другому — ритмы мозга. В целом параметры были не критичны: АД чуть повышено, пульс чуть учащен, насыщенность крови кислородом — в норме.
— А теперь сама, — сказала мать. — Не забудь — разрез ступенькой.
Обращается со мной, как с несмышленышем, подумала Елена.
Предстояло отнимать пальцы на обеих руках. Впрочем, с левой рукой мать уже закончила. Товар был уложен в контейнер, пять ран на кисти — зашиты. Голый Алик Егоров спал на столе под многофокусной лампой: дыхание свободное, лицо безмятежное. Парень хорошо переносил наркоз.
Елена взялась за ампутационный нож.
Когда удаляешь палец, то разрез тканей и вправду нужно делать ступенькой. На ладонной поверхности кожи оставляют больше — она крепче, тренированней. Это букварь… Елена работала сосредоточенно и быстро. Оттянуть кожу, перевязать сосуды, вытянуть и отсечь нервы. Сухожилия — тоже долой. На пальцах нет мышц, только сухожилия, это облегчает дело. Затем — пилить кость…
— Подожди, он просыпается, — сказала мать.
Она ввела Алику Егорову еще кетамина и некоторое время следила за его дыханием.
Новая порция ампутантов заняла свое место в контейнере. Эвглена Теодоровна с одобрением наблюдала за действиями дочери. Та зашивала раны, используя для этого лавсан — как и для перевязывания сосудов. Глупо тратить кетгутовую нить, если в ближайшие дни пациент лишится остатков кистей. Больше всего Елена любила заключительную стадию процесса: прятать неопрятную окровавленную кость под нежным лоскутом кожи; трехгранная хирургическая игла, изогнутая полумесяцем, порхала в ее сильных руках. А резать и пилить — нет, не любила.
— Ты моя отличница, — сказала мать.
— Если б знали вы, из какой крови растут стихи, — откликнулась Елена, меняя перчатки. — Дальше, как я понимаю — ты?
Она бы и сама справилась, но время поджимало: скоро явятся клиенты. На очереди стояли лодыжка и почка. Число заказов ко вчерашнему вечеру прибавилось — купить новые «игрушки», кроме Алексея Алексеевича, изъявили желание еще двое: один — постоянный клиент, и новый человек. Именно этот новый и запросил пальцы — на пробу. Зачем ему «на пробу» все десять — его, конечно, дело, но рекомендация пришла от серьезнейшего, давнего посредника.
— Ты будешь звонить ПАгоде? — спросила Елена.
— Зачем?
— Рассказать про Скандинавию и китайцев.
Мать не ответила: занята была.
— Тогда скажи мне номер телефона, я сама позвоню.
— Что за вздор? Подай зажим.
Тончайший слой костяной пыли покрыл пластик стола. От ноги пациента отделился сочный кусок: нога укоротилась дюймов на пять. А чтобы избежать возражений, пациент получил очередные кубики кетамина внутривенно. Работа кипела.
— Тебе чего, Саврасов? — осведомилась Эвглена Теодоровна, не поворачивась.
В операционную заглядывал карлик-получеловек. Ухватившись за дверную ручку единственной конечностью, он окинул взглядом помещение:
— По жене соскучился.
— Спасибо, милый, я очень тронута.
Его бархатный баритон, его блестящие глаза могли бы свести с ума не одну женщину. Возможно так и было — в прошлом.
— Помощь нужна? — предложил он голосом, полным искренности.
Елена засмеялась. Мать, наоборот, не приняла абсурдную шутку.
— Если ты понадобишься, мы тебя непременно позовем.
Урод ушел, ловко балансируя на своих обрубках. Как он сохранял вертикальное положение — только ему ведомо.
— Поворачиваем, — скомандовала мать. — С датчиками аккуратнее.
Четыре руки уложили Алика Егорова на левый бок, открыв правый ножу хирурга.
— Какое чистое, благородное тело, — прошептала Эвглена Теодоровна. — Что же я делаю, стерва, живорез, коновал, что же я творю…
Три слезинки упали на стерильную поверхность стола. Стальной хирург неожиданно всплакнул. Такое иногда случалось: короткий приступ, секунда слабости, жалость к себе и к человечеству, оскорбленное чувство прекрасного… Наверное, Эвглена Теодоровна и вправду была в душе художником. И еще она была сентиментальна, как это ни странно.
Она промокнула глаза салфеткой и попросила:
— Скальпель.
Разрез в поясничной области, длиною от живота до позвоночника, лишил благородное тело чистоты…
…Удаление почки — не очень сложная операция, требующая, тем не менее, от исполнителя и от ассистента полной концентрации внимания. Увы, Елене трудно было сосредоточиться. Пока мать копалась во внутренностях спящего красавца, она все думала, думала…Мысли ее были темны, как венозная кровь. Подавая инструменты, она дважды вместо зажима Микулича взяла с подноса зажим Кохера. Позор.