Как же её звали?.. (сборник)
Шрифт:
Диана выставила мужа, без помощи домработницы убрала квартиру, как не убирала никогда. Даже ящичек для порошка из стиральной машины выдвинула и тщательно все уголки и зазубрины промыла. Покончив с уборкой, отправила ребенка с няней в пансионат, провела все необходимые перед свиданием косметические процедуры, накупила устриц, сыров и вин и покатила домой, подпевая радиостанции.
Позвонил босс, позвал на ужин – отказалась.
Почти следом позвонил молодой. Случилась наиважнейшая деловая встреча, которую он не в силах ни отменить, ни перенести.
Она в это время маялась в автомобильном заторе и, не успев отключить связь, зарыдала. Она рыдала так, что застрявшие
Добравшись до дома, оставив моллюсков тухнуть в багажнике, она поймала такси и рванула на ужин к боссу. Она напилась и все ему рассказала…
Мимо нас по лестнице протиснулся какой-то тип, которому Диана кивнула, не прерываясь. Босс оказался чуть ли не святым. Выслушал и сказал, что любит ее без всяких оговорок, будет помогать во всем и не станет чинить препятствий между нею и молодым, хотя оба находятся в его подчинении и зависимости.
Человек редкого благородства. Не за что презирать. И мстить не за что. Даже скучно.
Красавец на некоторое время затаился, но вскоре написал одно сообщение, за ним другое и начал осыпать ее пышными письмами, на которые она сначала не отвечала, а затем отвечала оскорблениями. Ему только это и было нужно. Если женщина тебя оскорбляет, значит, хочет. Осталось лишь, не роняя, отнести ее в постель, что красавец и проделал. Сначала рассуждал, что их союз потому прекрасен, что не омрачен низкими коитусами, а как-то ночью сообщил, что расстался-таки со своей, что пьян, одинок и бродит под майским дождем аккурат неподалеку.
Ребенок спал, муж который день отсутствовал, и она сказала красавцу, чтоб поднимался. И он поднялся. Я подумал, что лифты в ту ночь наверняка работали, иначе этот герой опять бы вильнул. И между ними был дикий, грубый секс без капли нежности, сплошная грязь и противоестественные выкрутасы. Красавец был всем хорош, кроме размеров. Размер у красавца оказался микроскопическим. Я не знаток, но то, что подруга отмерила большим и указательным пальцами, рисовало весьма пессимистическую картину. Но не это разочаровало ее, она достаточно взрослая, чтобы уметь радовать себя сама. Причиной печали стало то, что, насытив свои плотские желания и неприятно вдруг протрезвев, красавец начал хамить. И не просто грубости себе позволял, это бы ладно, такое с мужчинами после случки бывает, он нарывался с умыслом, но поняла она это, только когда выгнала гостя за дверь и он с подозрительной благодарностью сбежал. Тогда до нее дошло, что поссорился он с нею специально. Не хотел на ночь оставаться. Одно дело выпить, закусить и ее отпялить, другое – заснуть и, что самое главное, проснуться с нею рядом. Выходило, что этот расчетливый тип с женой своей не расстался, а просто повздорил и, вернув с помощью Дианы гормональное равновесие, устремился назад, в уютное лоно семьи.
Жуткое понимание того, что ее можно вот так не любить, которое она гнала от себя, от которого загораживалась, уничтожало ее. Прямо среди ночи, едва захлопнув за внеплановым любовником дверь, она начала трезвонить боссу. Разбудила, потребовала изничтожить, измочалить, как минимум уволить мерзавца, который посмел так с ней поступить. И босс снова проявил унылое благородство: привез ей завтрак, стал утешать, рассказывая об устройстве жизни и о том, что ничто на свете не стоит ее слез. Он говорил, что достаточно одного ее слова, и он притащит того обратно, на поводке приволочет и заставит сделать ее счастливой. Он уложил ее в постель, подоткнул одеяло, лег рядом и захрапел. А она не уснула…
Диана затушила окурок, извлекла последнюю и, тряхнув пачкой на манер маракаса, будто не доверяла ее опустошенности, затянулась глубоким вдохом и сказала:
– И я его выставила.
– Кого?
– Жирного. Растолкала и выгнала.
Она смотрела на меня запальчиво. Я отвел взгляд, и, готов поспорить, она продолжала на меня смотреть. На меня и сквозь. И тщетная злость торжествовала в ее глазах, и смазки в глазах прибавилось.
Ее телефон тренькнул.
– А вот и он. – Она сунула мне в руку аппарат в пупыристой одежке. Так иные девки свою сиську суют.
На экране светилось синее облачко, содержащее фрагмент эпистолярного флирта. Я уважительно прочитал, сообщение было от молодого.
– А старый?
– Я их совмещаю.
В то время я пробовал сочинять рассказы, и эта история показалась мне настолько увлекательной, что я решил тотчас записать. Справедливо подумав, что откровенно, прямо при ней, записывать неприлично, я решил записать и это свое чувство тоже. Мои прозаические потуги уже тогда грешили излишним вниманием к собственному внутреннему миру. Диана не спрашивала, что я строчу в блокнотик, нам осталось преодолеть последний пролет.
– Ты с ней переспал? – спросила жена.
– Нет, – честно признался я.
После того как мы доволокли коляску на ее четырнадцатый, она распахнула дверь квартиры, и на меня выплеснулась Москва. Она была повсюду за огромными окнами, вальяжно возлежала передо мной. У подножия величественных башен прошлых времен топтались некогда блистательные усадьбы. Здесь и там с хамоватой неуверенностью нуворишей торчали бруски свежих высоток, точечно вогнанные в прорехи уютных микрорайонов. Груды лачуг, когда-то казавшиеся новоселам хоромами, тонули в по-весеннему распоясавшихся парках. Небесная хозяйка размешивала свои предзакатные угодья, и громадные сгустки, норовя опрокинуть особо вознесшиеся сооружения, пропарывали нежные закатные животы о кресты и шпили.
– А это мой сын, Сережа, – сказала Москва голосом Дианы. Она откинула марлечку с лица лежащего в коляске. – Боится перемещений, вот я его и накрываю, как попугая в клетке.
Следом за марлей Диана сняла плед и зажгла люстру. Мальчик в коляске весь был наперекосяк, будто внутри у него разорвалась ручная граната. Пальчики сжимались в кривые горсточки, глазки влажнели безразличием.
– Родился таким, – сказала Диана.
Яркий свет зачернил окна. Теперь в них был не город, а квартира с ее обитателями, папашины иконы, мамашины рушники и я в том числе. Я был поверх башен, дворцов, лачуг и шпилей, поверх парков и задворок промзон. Я был поверх нее, ласковой, отталкивающей и ранимой, поверх самой русской из всех женщин, поверх Москвы.
Вниз я спускался на лифте. Не успел на кнопку нажать, двери сами распахнулись, будто заранее кто вызвал.
Выслушав, жена сделала вывод.
– Теперь все ясно, я должна тебе изменить и потом всем об этом рассказывать. И тогда ты разглядишь во мне, чистокровной русской женщине, и внутренний конфликт, и сюжет. Ты даже не представляешь, какой у меня внутренний конфликт. Слишком хорошо тебе со мной живется, больно идеалистический взгляд сформировался.
С моим лицом, видимо, произошло такое превращение, на нем отразились такой испуг и такой ужас, что жена, с раскаянием совершенно искренним, принялась меня ласково упрекать в отсутствии чувства юмора и чересчур серьезном отношении к ее шуткам. Да, я такой, к изменам серьезен, в особенности к чужим.