Как
Шрифт:
Придется тебя скоро подстричь, говорит Эми. А то ты уже начинаешь походить на дикарку.
Эми, что получится, спрашивает Кейт, не оборачиваясь, если разбить бутылку джина о старую ведьму?
Сдаюсь, смеется Эми.
Нет, полностью скажи, говорит Кейт.
Сдаюсь. Что же получится, если разбить бутылку джина о старую ведьму? — спрашивает Эми.
Джин-баба, говорит Кейт. Она внимательно смотрит на свои пальцы, бегающие туда-сюда между липкими пятнами, оставшимися на столе от кофе, плюшек и прочей снеди той газетной женщины.
Пассажиры все еще едят, хотя обеденное время давно уже прошло, сейчас
Кейт наблюдает, как люди возвращаются через их вагон, держа маленькие бумажные пакеты, набитые едой. Она пытается разглядеть, что же они вытаскивают из этих пакетов. Пытается представить себе, каково это — самой выбирать еду в буфете. Уже стемнело, и все, что ей видно в окне, — это отражение предметов, находящихся внутри вагона. Теперь вокруг разговаривают почти исключительно англичане. Шотландия осталась позади, где-то там, далеко, у моря. Шотландия практически закончилась, когда они подъезжали к Эдинбургу. После Эдинбурга Кейт смотрела в окно, чтобы не пропустить границу; в последний раз, когда они ее пересекали, она была еще слишком маленькой и ничего не понимала. Но и теперь, хотя Кейт глядела и глядела в окно, она все равно ничего не заметила. Не заметила ничего похожего на границу, и тогда она спросила у Эми, а Эми ответила, что они наверняка уже проехали границу. Кейт пришла в замешательство: выходит, она уже некоторое время смотрела на Англию, а думала, что это еще Шотландия.
В Дарлингтоне Эми и Кейт приходится пересесть, потому что места, которые они заняли, оказались зарезервированы. Свободных мест в поезде нет, поэтому они садятся на откидные сиденья у стенки, возле туалетов и мусорного бака за вагонной дверью. Там, где они теперь сидят, пахнет туалетом и едой. Один из туалетов неисправен. Мимо них все время проходят люди с пакетами с едой.
Я сообщила в школу, что у тебя свинка, говорит Эми.
А кому ты сказала — моей учительнице? Ты разговаривала с мисс Роуз? — спрашивает Кейт.
Я разговаривала с какой-то женщиной, отвечает Эми, не знаю, кто она, наверное, секретарь. Я сообщила ей, что у тебя свинка и что доктор сказал, что ты поправишься недели через две или три. Она страшно заволновалась, стала расспрашивать, в каком ты классе учишься, хотела знать всякие подробности.
Если это миссис Макиннесс, секретарша, то Билли Макиннесс учится со мной в одном классе, говорит Кейт. Она повеселела. Эми никогда не звонила в школу, где она училась раньше, с какими-нибудь объяснениями, во всяком случае, Кейт такого не припоминает. Две или три недели, говорит она сама себе. Это четырнадцать дней. Или двадцать один день.
Эми представляет себе, как страх перед свинкой распространяется, будто микробы, из одной классной комнаты в другую, а в обеденное время — от дома к дому, по всей округе.
А я болела свинкой? — спрашивает Кейт.
Да, отвечает Эми.
А где мы тогда жили? — спрашивает Кейт.
Оттуда, где они теперь сидят, им виден тот самый малыш, который раньше плакал. Сейчас малыш спит у матери на руках. Его мать тоже спит, ее голова качается туда-сюда, но вдруг женщина вздрагивает и просыпается, смотрит на ребенка, потом пытается бодрствовать с затуманенным взглядом, снова закрывает глаза, роняет голову.
Расскажи мне про меня маленькую, просит Кейт.
Нет, отвечает Эми.
Расскажи мне про то, как я родилась, просит Кейт.
Ты не рождалась, говорит Эми. Я тебя нашла.
Все рождаются, возражает Кейт.
А ты — нет. Я нашла тебя под кустом крыжовника, говорит Эми. Однажды я нашла тебя, ты лежала под моей кроватью.
Неправда, говорит Кейт.
Да, тебя не проведешь, соглашается Эми, это неправда. Все было по-другому — я выудила тебя из залива. Я приняла тебя за заливную рыбу.
Неправда, не сдается Кейт. Расскажи мне настоящую правду.
Большая белая птица пролетела у меня над головой и выронила что-то из клюва, а я поймала — и это оказалась ты, говорит Эми. Однажды утром я раскрыла глаза, смотрю, а рядом — ты. Я заглянула внутрь себя, а ты лежала там, свернувшись клубком и выставив вперед руки, как будто нюхала розу.
Кейт встает с сиденья и прижимается носом к стеклу двери, пытаясь разглядеть что-нибудь в темноте.
Я вошла в большую белую комнату, где ты лежала вместе с остальными новорожденными. Я хотела найти тебя среди других. И сразу узнала, которая из них ты, — как только взглянула. А потом я просто забрала тебя, и мы приехали вместе домой.
Имя Кейт на бирке вокруг ее лодыжки и на карточке у края плексигласовой кроватки. Последние слова, которые что-то значили.
Кейт проводит рукой по пластмассовым кнопкам — тем, на которые нажимаешь, чтобы открыть и закрыть дверь. Эми сама уже не помнит, чтб она думала про себя, а чтб говорила вслух. Кейт, говорит она, и ее голос звучит очень громко. Это опасно. Что, если дверь вдруг откроется, и ты выпадешь? Где мы тогда окажемся?
Где мы тогда окажемся, вторит ей Кейт. Я окажусь снаружи, а ты останешься внутри. Да нет, все в порядке, они же сейчас не работают.
Но она все-таки слушается, возвращается к своему сиденью и наполовину откидывает его. Когда я вырасту большая, говорит она, я изобрету такое устройство, которое будет делать вот что. Ты вставляешь его в обувь и, куда бы ты ни пошел, если это устройство включить, оно будет рассказывать тебе, где ты уже побывал. И вот, если ты куда-нибудь пришел, и раньше там уже бывал, то сможешь увидеть собственные следы — они будут как бы освещаться на земле.
Здорово придумано, одобряет Эми. Значит, если бы ты выпала из поезда, то я могла бы увидеть твои следы и разыскать тебя?
Нет, говорит Кейт, никто бы не мог видеть чужие следы — каждый бы видел только свои.
Понятно. А тогда зачем это вообще нужно? — спрашивает Эми.
Ну, чтобы ты знала, была ты где-то раньше или нет. Например, можно было бы понять, объясняет Кейт, была ты уже когда-нибудь в этом поезде или нет: ты бы увидела собственные следы здесь, на ковре.
Но это же новый поезд, возражает Эми. Мы никогда на таком не ездили.
Да, но представь себе, что мы уже едем обратно, говорит Кейт, нетерпеливо размахивая руками. Тогда мы бы узнали, тот ли это самый поезд, в котором мы уже ехали.