Какого цвета ветер?
Шрифт:
— Держи! Смотри не потеряй!
Я с этой драгоценной трубочкой так и не расставалась, домой ее принесла...
Не успели мы присесть к столу, как Ромка, улыбаясь сомкнутыми губами, пригласил Лилю танцевать. Я еще не успела привыкнуть к обстановке, не успела успокоиться — так волновалась. Пришлось сделать вид, будто изучаю меню — официант как раз положил передо мной карточку. Но я не отыскивала в этой карточке каких-то блюд — украдкой поглядывала за своими танцующими друзьями. Стройная, в нежно-голубом платье (на резком переходе от талии к бедрам лежала загорелая Ромкина рука),
Какое это счастье быть красивой, думала я. Говорят, что в человеке главное — душа. Неправда! Кто любуется душой? Ею только пользуются в трудную минуту, она зарабатывает благодарность, а не любовь. Если влюбленный уродец бросит кому-то под ноги свое прекрасное сердце, его не поднимут, в лучшем случае обойдут, чтобы не наступить.
Я любовалась Лилей. Я любила ее. Пусть они с Ромкой будут счастливы. Они никогда не узнают о моей любви к Ромке. Мы всю жизнь будем дружить втроем. Хорошо, что у меня есть такие друзья. Я притягивала в свою голову эти мысли, как притягивают к столбику лошадь, которой хочется побегать еще на воле...
Вернулись Ромка и Лиля раскрасневшиеся. Лиля обмахивалась платочком, как веером. Ромка заказал цыплят табака и кофе с пирожными.
Ромка склонился над Лилей и начал скороговоркой читать:
— Печальный чибис часами чистит чубчик кучерявый.
— Зачем так часто?
— Чуть чихнул — запачкал.
— Нельзя ли чепчик чибису на чубчик? Чистый чепчик— очей очарованье...
— Идем танцевать! — приказала Лиля. — Хватит тебе чирикать.
Ромка вскочил. Он даже на спокойный Лилин голос откликался как на окрик, всем своим.видом выражая готовность сделать все, что ему будет велено. Зачем он так, раздумывала я. Он, вероятно, не понимал, что унижается, и может так и не понять, если я захочу сказать ему об этом. Обидится. Как мне его жалко! Конечно, можно понять — любовь. И все же...
Мне так хотелось потанцевать с Ромкой. Хоть бы один разочек, как в школе.
Настроение мое все падало и падало. Соседи по столику не обращали внимания ни на кого. Хоть это утешало. Они чаще всего смотрели друг другу в глаза, потом молодой человек наклонялся и целовал девушке руку. А мне так одиноко! И стыдно к тому же. Только одна я была здесь какой-то неприкаянной. Разве Ромка не может и со мной танцевать? Раз пригласил.,. Кто знает, когда мы теперь встретимся и встретимся ли вообще. Он скоро уйдет в армию, возможно, захочет остаться на сверхсрочной службе, позовет Лилю к себе... Разве ему трудно уделить мне хоть чуточку внимания? На прощанье...
«Ромка, пригласи меня, пожалуйста, на танец. Хоть на один! — мысленно умоляла я. — Вспомни, я была тебе нужна для молчаливых прогулок. Хотелось мне, не хотелось, я шла, потому что это нужно было тебе. А теперь ты мне нужен. Неужели не можешь понять, что мне стыдно сидеть такой забытой?!»
Где ты, моя прекрасная фея? Взяла бы и пришла, незаметная, взмахнула волшебной палочкой и превратила бы меня в чудо-девицу, и поплыла бы я в круг лебедушкой. Лиля и Ромка пускай бы рты разинули. А ко мне подходят со всех сторон: «Разрешите пригласить вас на танец!» Но я вижу только Ромку, взглядом зову его: «Не бойся! Я не такая жестокая, как ты, подходи смелее, не бойся меня!»
— Ты чего сегодня такая? — слышу я Ромкин голос.— Раскисла совсем. Пойдем-ка!
Он потянул меня за руку, не спросил даже согласия.
Мы танцевали. Ромка то и дело поглядывал на сидящую за нашим столиком Лилю, боялся, вероятно, что ее пригласят другие. На меня он так и не взглянул ни разу.
Когда мы вернулись к столику, я напомнила:
— Мы хотели побродить по улицам. Наши все там... Весь класс. Все выпускники. И не только наши...
— Верно! Сейчас пойдем,— согласился Ромка. — Что нам здесь еще делать, посидели, потанцевали, и хватит.
— Никуда мы не пойдем! — возразила Лиля. — Здесь музыка, так весело, красиво, а там что? Серая ночная улица...
Ромка кивнул:
— И верно: серая ночная улица. Что мы, не видели ее? С какой стати болтаться ночью? Закажем еще мороженое и кофе.
— Ты только что говорил совсем другое,— возмутилась я.
Ромка покраснел, трусливо глянул на Лилю и поднял к лицу правую руку: признал себя виноватым. Я должна была ответить таким же жестом, это означало: «Извинение принимается».
Я не поднесла к лицу руку.
— Смотри ты на нее! — возмутилась Лиля. — Ее в ресторан пригласили, угощаюг, а она... Не обращай на нее внимания, Ромка, пошли танцевать, слышишь?
Я выбралась из-за стола, пошла к выходу.
— Саша, ты куда? — погнался за мной Ромкин голос. — Вернись!
— Идем танцевать! — настаивала Лиля.
Внизу, возле вежливого швейцара, я постояла минут тридцать.
А в нашем дворе у дога, пристанища моей скорби, я поплакала досыта и пошла домой.
За праздничным столом (здесь был. и «Подарочный» торт, и призывно раскрытая керобка шоколадных конфет) меня ждали папа и тетя Ира. Они подарили мне наручные часы с гравировкой: «Саше в день окончания десятилетки» — и угощали как самую дорогую гостью.
— Ну а дальше, Саня, что думаешь делать? — поинтересовался отец после того, как тетя Ира несколько раз подтолкнула его локтем.
— Дальше? Буду поступать в педагогический...
— Правильно! — одобрила тетя Ира. — Никто тебя, Санюшка-голубушка, от учебы отговаривать не станет. Теперь все хотят учеными быть. И ты работай и учись, тебе ж так лучше: обременят?, никого не будешь, своя копейка всегда в кармане, в чужой рот заглядывать не надо. Тебе вот что надо сделать: иди к отцу на фабрику, а с учебой поразмыслишь, когда и где.
— Пойдешь, Саня, а? —заискивающе произнес отец. — Вместе будем... Но тп сама решай, ты уже не маленькая, школу кончила. Хочешь в институт — иди, пожалуйста, разве мы с Ираидой тебя не вытянем? Иди в дневной, если хочешь...
— Кто тебе сказал, что она хочет на дневной? — перебила тетя Ира, а ее красные выпуклые губы надулись еще больше. — Санюшка-голубушка, что он такое буро-вит? Скажи ему... Ты ж хочешь с отцом рядом работать, вместе, скажи! Пойдешь на фабрику?
Отец жалко съежился.