Шрифт:
Я люблю свою работу.
Я приду сюда в субботу.
И конечно в воскресенье.
Здесь я встречу день рожденья,
Новый год, восьмое марта!
Ночевать здесь буду завтра!
Если я не заболею,
Не сорвусь, не озверею,
Здесь я встречу все рассветы,
Все закаты и приветы.
От работы дохнут кони,
Ну
Народное творчество.
Глава первая. Первая ступенька.
– Дёнь! Не опоздаешь? – крикнула мама из кухни.
– Нет. Два часа еще. Успею, – буркнул я, не задумываясь, услышит мама или нет. Куда сильнее меня беспокоил внешний вид, о чем говорили разбросанные на кровати футболки, поло, рубашки и пара парадных брюк. Несмотря на десяток собеседований, я все еще волновался, как в первый раз, когда пришел устраиваться на овощебазу после школы. С тех пор прошло десять лет, а я по-прежнему волновался и ничего не мог с этим поделать.
Мой опыт работы можно описать в двух предложениях. И пусть мама частенько говорила, что у меня талант к сочинениям, я все равно бы не смог выдавить из себя больше двух предложений. Овощебаза, после которой у меня осталась запись в трудовой и характеристика на грязном листке бумаги, выданная Равилем – начальником цеха. «Дана Динису Питровскому, зарекамендававшему себя как хароший роботник»… Да, грамотностью Равиль никогда не отличался, а я, чуть подумав, бумажку решил оставить, как ценный артефакт. Первая официальная работа, как-никак. Потом пошло проще: прокат, пара скупок и контора по продаже компьютеров, которая неожиданно пошла по миру и заставила меня искать новую работу.
Поначалу я позволял себе выделываться, рассматривая вакансии с хорошей зарплатой, а потом пришлось снижать планку, как только стали заканчиваться накопления. Возвращаться в скупки не хотелось. Постоянные посетители из числа местных алкашей, наркоманов и цыган напрочь отбивали охоту вновь окунаться в это дерьмо. Да и мысли о том, что пора бы как-то расти, тоже начали посещать мою голову. Всё-таки в двадцать семь жить с мамой – такое себе. Вот я и выделывался, пытаясь найти что-то получше.
Но деньги заканчивались, кредиты, взятые на лечение мамы, требовали оплаты, еще и Шершень – мой старенький бульдог, стал себя неважно чувствовать, из-за чего его приходилось три раза в неделю возить в ветеринарную клинику на уколы. После уколов Шершень спал спокойно, вот только я долго ворочался в кровати, гадая, как и на что жить, под аккомпанемент бульдожьего трескучего пердежа.
Если мама говорила, что у меня талант писать, то настоящим талантом было другое. Я мог продать все, что угодно. И свое умение начал шлифовать еще в далеком детстве, когда втихаря от отца потрошил его немецкие порножурналы и продавал страницы с голыми бабами одноклассникам и друзьям со двора. Полученные деньги откладывал, а потом покупал себе с них то, чего не мог допроситься у родителей. Кассеты на плеер, книжки и сладости. Но отец все же спалил, что журналы непонятным образом худеют и, выловив меня, заставил признаться. На удивление, никакого наказания не последовало. Отец, поняв, что я воровал страницы на перепродажу, только хмыкнул и покачал головой. Стабильный финансовый ручеек пересох, журналы перепрятали в отцовский сейф к охотничьему ружью, и я начал искать другие варианты заработка, потому что организм, измученный шоколадками, картриджами для «Денди» и лимонадом «Колокольчик», требовал прежней дозы. Проведя пару бессонных ночей над тетрадкой, куда записывал мысли, я набросал несколько новых идей.
*****
– Лёнь. Дело есть, – коротко бросил я, перехватив в школе своего друга Лёньку Зульштейна. Лёнька, вытащив палец из носа, передумал есть козявку и вопросительно уставился на меня. – У тебя видаки пишущие?
– Ага, – ответил он, снова запуская палец в нос.
– Фу! – я резко ударил его по руке, снова заставив сфокусироваться на мне. – Хватит козюльки жрать. Мама говорила, там стафилококк и лихорадка есть.
– Ну и что? – отмахнулся Лёнька. – Чего хотел-то?
– Дело есть, – повторил я. – Когда у тебя родителей дома не бывает?
План был простым и наивным. Лёнькина семья была богатой по меркам нашего города, но главным богатством были два японских видеомагнитофона с возможностью записи. Один стоял в гостиной, а второй в родительской спальне. Мы с одноклассниками частенько забегали к Лёньке на огонек, чтобы посмотреть порно, склад которого находился в родительском шкафу. Пока часть сидела на кухне и ждала своей очереди, два счастливчика занимали гостиную и родительскую спальню, чтобы приобщиться к высокому кино. Конечно, каждый мечтал о том, чтобы заиметь себе пару таких кассет, чтобы наслаждаться ими в одиночестве в родных стенах, но мечты оставались мечтами, пока я не поведал Лёньке свой план.
– Короче, дело на двоих. Ты сказал, что родаки твои в субботу обычно к бабке уезжают?
– Ага, – кивнул Лёнька. В его глазах зажегся еврейский интерес, и я знал, что так просто он не погаснет.
– В субботу будем переписывать кассеты, – широко улыбнулся я, давая Лёньке возможность оценить мою гениальную идею. Но тот, на удивление, лишь фыркнул.
– И кому они нужны?
– Ты дурак? Чего ты думаешь, к тебе все табуном ходят? Порнушку смотреть, конечно. Ладно, суть вот в чем. Я вкладываюсь в кассеты, с тебя видаки. Переписываем кассеты твоих родаков, ну и я у своих возьму что-нибудь. А потом открываем прокат.
– Прокат?
– Прокат, – кивнул я. – Даем кассеты смотреть всем, кто заплатит.
– А если узнают? – с сомнением произнес Лёнька, но я тут же замахал руками, надеясь изгнать сомнения из его головы. – Детская комната милиции, колония…
– Не узнают. От тебя нужны только видаки и все. Я буду вести учет. Прибыль делим так: мне шестьдесят процентов, а тебе сорок.
– А чего мне сорок? – поморщился Лёнька, в котором снова дал о себе знать внутренний еврей.
– С того, что моя идея, мои кассеты и дело веду я, чтобы тебе по жопе не надавали, – парировал я, заставив его заткнуться. Что-что, а ремня Зульштейн боялся больше, чем отобранного родителями блока питания от «Сеги».
Думал Лёнька недолго и уже через неделю я заявился к нему домой со спортивной сумкой, забитой видеокассетами. Была там всякая ерунда: советские мультики, старые фильмы, надоевшие боевики и глупые комедии, спрос на которые давно исчез. Кассеты я купил на блошином рынке неподалеку от дома, вложив в покупку остатки своих кровных.
Весь день мы только и делали, что переписывали порно. К моему сожалению, удалось записать только три кассеты, потратив на это десять часов, из которых один час ушел на настройку видеомагнитофонов. Однако эти три кассеты принесли первые деньги: две у меня взяли под залог старшаки со двора и еще одна досталась однокласснику, который растрезвонил о новой забаве по всей школе. К концу месяца прокатная полка разрослась до десяти кассет, с очередью на просмотр еще на месяц. Лёнька, поняв, что финансовый ручеек стал ощутимым, тоже с головой нырнул в общее дело, используя для записи любое свободное время и не боясь засыпаться. Конечно, какие-то кассеты нам не возвращали и, глумливо улыбнувшись, говорили, что пленку зажевал видак или родаки отобрали. Я к этому относился равнодушно, потому что залог за кассету в таком случае переходил в мой карман, и им я с Лёнькой не делился. Со временем, кассеты стали продаваться и на Блохе, где разлетались сразу же, стоило только разложить нехитрый товар на шерстяном одеяле. Покупателей не смущал ни торгующий порнушкой малолетка, ни высокий ценник. Порно у Лёнькиных родителей было отменным, но я все же понимал, что этот праздник долго не продлится. Так, собственно, и случилось.