Калека

На синей доске, прикрепленной к стене санатория, мелом было написано, что температура воздуха двадцать восемь градусов, воды — двадцать пять. Он решил искупаться. Жена сказала, что купаться не будет. Дочь сидела в прибрежном кафе в обществе молодого человека и потягивала молочный коктейль. Он решил: пусть делают что хотят — и пошел по пустому волнорезу к дальнему его концу, поигрывая мускулами спины и рук, представляя, как сейчас он нырнет глубоко, проплывет под водой сколько сможет и вынырнет уже далеко в море. И будет долго, пока хватит сил и дыхания, поднимать и перелопачивать тяжелую густую массу морской воды. Он подошел к самому краю. Волны нежно ласкали поросшие темными водорослями теплые камни. После недавнего шторма в углублении волнореза скопилась вода. На бетонной свае солярия сидела яркая бабочка. Ниже, прислонившись к теплому камню, стояла… нога. Обыкновенная женская нога, отрезанная чуть выше колена и обутая в белую сандалетку.

На мгновение он остолбенел, тупо уставясь на ногу, и в следующее мгновение понял, что это всего лишь протез.

Лоб его даже не успел вспотеть от неожиданного напряжения, но он все равно его потер, почесал и украдкой оглянулся, пытаясь найти взглядом ту, кому мог бы принадлежать этот предмет. Почему-то он ожидал увидеть где-нибудь неподалеку костыли, а рядом с ними женщину, скорее всего пожилую или средних лет, но никого на волнорезе больше не было. Немного в стороне в воде резвилась стайка девушек в разноцветных купальниках, а с другой стороны волнореза ныряли дочерна загорелые, страшно худые, тонкие, воинственные мальчишки.

Он мысленно пожал плечами, сложил над головой руки корабликом, оттолкнулся ногами и погрузился в бирюзовую соленую тьму. Когда он вынырнул, волнорез был уже действительно далеко. Так далеко, что ни криков мальчишек, ни щебетания девушек не было слышно. Он снова закрыл глаза и поплыл вдаль. Потом он лежал на спине, отдыхая. Потом снова плыл. Когда наконец он вернулся, жена уже не лежала, погруженная в сон. Она сидела на гальке, обратив встревоженное лицо к морю, и укоризненно грозила ему пальцем. По волнорезу гуляла пожилая супружеская чета. Он посмотрел — ноги нигде не было видно. Он почему-то облегченно вздохнул и отправился выслушивать очередную порцию жениных поучений.

Подошла дочь. Длинноногая тонкая русалка, презирающая всех и вся, а пуще всех на свете собственных родителей. Скривив очаровательно-пухлый рот, небрежно закинув за спину шелковистые мокрые волосы (значит, купалась без родителей и в недосягаемой видимости, что было строго запрещено), она пришла поведать новость из санаторной жизни:

— Мы теперь будем обедать в малой столовой! Там, где обычно едят личные гости директора.

— Откуда ты знаешь и почему?

— Пока некоторые дрыхнут, как хрюшки, на солнцепеке, другие устраивают их быт! — Они с женой удивленно смотрели на дочь. Продолжение было непонятным: — Я сама записалась!

Он попросил объяснений. Объяснения были предоставлены. Сбивчивые и непоследовательные, как все, что изрекала и делала в этом возрасте их дочурка. Когда месяц назад она поступила в институт, он был приятно удивлен. Знания у нее были бесспорно, а вот манера выражаться… Вероятно, помогло то, что экзамены были в виде тестов.

— Скоро все будем косноязычными! — говорил он жене, поправляя и ее речь.

— Отстань! — отмахивалась жена, проводившая рабочие дни за колонками цифр на экране компьютера. Она была бухгалтером в небольшой фирме и зарабатывала больше его. — С кем мне разговаривать, когда кругом одни волки?

Собственно, из-за дочери они и оказались в санатории жарким августом. С удовлетворением найдя свою фамилию в списках поступивших, она предъявила ультиматум: либо родители немедленно везут ее к морю, либо она утопится в Москве-реке в Серебряном Бору на нудистском пляже. Родители без колебаний выбрали первое. В конце концов, она заслужила отдых.

Жена не любила отдыхать летом. У нее были проблемы со здоровьем.

— Довольно распространенная патология, — уклончиво объяснил ему знаменитый специалист по женским болезням, после того как Марину несколько раз «скорая» увозила с жестокими приступами.

— Надо оперировать! — категорично заявлял дежурный доктор.

— Можно подождать! — так же категорично утверждал ее лечащий врач. Единого мнения не было. Марина пила лекарства и каждую вторую половину месяца становилась почти невменяемой. Ее болезнь была подвержена месячным циклам.

А он занимался спортом. Он любил спорт еще с института. Плавание, гребля, зимой — лыжи, весной — велосипед. Ему нравилось быть красавцем. Лицо со временем потускнело, но фигура была — ого-го! А что еще прикажете делать симпатичному человеку средних лет, не обремененному особенно сложной работой, большими деньгами, криминальными связями и сексуальными претензиями жены? Ему иногда даже казалось, что большую часть времени ей хочется одного — чтобы ее оставили в покое. Вот и сейчас у нее опять было неважное настроение. Она не хотела ни есть, ни пить, ни купаться, ни пойти куда-нибудь вечером, а только лежала на пляже под зонтиком, лениво посасывая грушевый сок и пяля глаза в криминальное чтиво. А впрочем, он сознавал, что мог быть несправедлив.

— Почему в малой столовой? — переспросила жена.

— Потому что в большой вся шобла не помещается, — ответила дочь. — Понаехало тут отдыхающих, а кормить негде! Нас не настолько много, чтобы открывать питание в две смены, и уже не столько мало, чтобы всем поместиться в одной комнате. Поэтому директор отдал свою столовую, так как его личные гости приедут только к бархатному сезону, и сказал, что там за овальным столом может вкушать хлеб насущный компания из семи человек. В первую очередь он хотел угодить Профессору. А я подсуетилась и тоже записалась! В большой столовой чувствуешь себя словно в птичнике!

— А кто еще записался? — спросила жена.

— Естественно, Профессор с любовницей, нас трое, Володька и одно место свободно! Идет?

— Допустим.

Родители поняли. Вся операция была затеяна из-за Володьки. Ей очень хотелось есть вместе с ним. А в старом зале им приходилось сидеть в разных углах. Володька был студентом третьего курса, приехал один двумя днями раньше (родители купили путевку), разбирался во всех видах машин и был насмерть влюблен в их дочурку. Интрига состояла также в том, что он учился в том же институте, куда внезапно и нежданно для всех их избалованная русалка решила поступать за месяц до вступительных экзаменов, и весь отдых, по-видимому, был спланирован этими влюбленными заранее.

— А ты видела на волнорезе ногу? — спросил он жену, когда дочурка, довольная согласием родителей, отошла.

— Видела, — спокойно сказала жена, вовсе не пораженная этим вопросом. — Это протез вон той девушки! — и она незаметно движением подбородка показала куда-то вбок.

Он повернулся и посмотрел. Те самые девушки, что недавно резвились в море, теперь сидели на лежаках и, так же весело хохоча, во все щеки уплетали огромную дыню. Ноги одной из них были прикрыты махровым голубым полотенцем. Она же и была в этом кругу самой красивой.