Калифорния - Мы Идем!
Шрифт:
Уже через полчаса от рыбаков прибежал юный Карл, одиннадцатилетний отпрыск Циммерманнов. Прибежал с мешком, в котором лежали шесть крупных рыбин. Как только женщины выгрузили рыбу на траву, парень тут же умчался обратно.
К ужину в двух котлах была готова и остывала уха, запах которой был многообещающим. Народ не пришлось приглашать — все сидели с мисками в полной готовности и ждали, исключая самих рыболовов и дозоры.
К началу принятия пищи вернулись и счастливые рыболовы. Айвену уха показалась изумительной — чистая, прозрачная, густая, она радовала язык и ласкала желудок. Может быть потому,
Двадцатого и двадцать первого августа решили отдыхать и набираться сил. Тем более, что двадцать первое число выпадает на воскресенье. Продвижение группы замедлилось, и всем мужчинам, а иногда и женщинам приходилось очищать дорогу фургонам от кустарника. Иногда даже рубить деревья, ведь тропа через перевал, на которую они стали, использовалась местными для перехода с вьючными животными.
В субботу, хотя Сэтору запретил далеко отходить от лагеря группами менее пяти человек, Алоис Вольф с сыном и оба ирландца с сыновьями убили медведя, причем, совсем недалеко от лагеря. Первыми забеспокоились лошади, гуляющие перед озером, потом и Лис — замер, вскочил и унесся в лес. Его поддержали все щенки, подняв дружный лай на месте, как у них получалось в этом возрасте. Айвен с Джеро находились в то время в карауле в западной стороне от лагеря, и пропустили охоту.
Охотники притащили в лагерь только шкуру и вырезки мяса, остальное постарались оттащить как можно дальше.
В четыре часа после полудня, в субботу, Айвен сменился из караула и уселся в фургоне, разложив перед собой револьверы на куске холста. Услышал, как за стенкой фургона по камням прошуршали чьи-то легкие шаги.
Юноша сразу понял, кто это. «Я милую узнаю по походке…» — возникло в голове непонятно откуда. Фургон слегка качнулся и в заднем проеме показалась непричесанная девичья голова.
— Я ненадолго, Айвен, очень спешу. Хочу тебе сказать, что в лагере недалеко отсюда назревает скандал! — Конечно, это была его пассия, Ханна Мюллер, которая не здороваясь, перешла сразу к делу.
— Где и что, хоть намекни. Ведь все равно уже что-то знаешь…
— Там две семьи — Штерн и Циммерманн выясняют отношения…
— Что еще за отношения? — нахмурился юноша.
— Выйди из фургона, и сам услышишь… Там в центре у костра, почти все собрались, и слушают, поскольку эти семьи слишком волнуются и уже себя не ограничивают…
— В чем хоть дело, намекни…
— Да все в том же. Дело молодое. Похоже, что юный Грэг Циммерманн оприходовал дочку Штернов…
— Ух ты! Спасибо за информацию, сейчас иду туда. Но тебя, любимая…
— Ты не должен меня любить, это не нужно. Просто будь со мной, ведь женщине трудно одной… И потом, мы с тобой сумели не довести дело до такого греха!
— Спасибо тебе, дорогая, что бы я без тебя делал… Уже иду туда, только прикрою оружие ветошью.
Когда Айвен вышел, то обнаружил разом всех присутствующих в это время в лагере. На центральном месте у двух очагов собрались все свободные от разных дежурств путешественники. Две семьи расположились в центре, у колес пятого фургона. Семьи Штерн и Циммерманн выясняли отношения, уже не пытаясь что-либо скрывать и играть в благопристойность. В центре сидела с равнодушно-глуповатой улыбкой восемнадцатилетняя Барбара Штерн, и почесывала свою трехшерстную кошку с великолепным коротким мехом, чтобы занять руки. Через одного человека от нее, а именно ее матери — Эммы, сидел «виновник» — шестнадцатилетний Грэгор Циммерманн.
— Пока мы тут стали на отдых, от трудностей и большого напряжения, и ни о чем не думаем, этот парень вчера взял и оприходовал мою дочь…, - объяснял Питер Штерн сидящему рядом пастору Салливану.
Немного помолчав, отец Салливан задумчиво произнес, обращаясь к Барбаре:
— Он тебя трогал?
— Трогал…
— И как трогал?
— Сначала только за руку взял, потом поцеловал в щеку…
— А ты что?
— А потом мы оба не удержались, и испытали неземное блаженство! — выкрикнула девица и зарыдала так, что слезы полились рекой, а кошка вскочила и пропала.
— Вот-вот, и потом ты никому не будешь нужна, «початая» и опозоренная! — помедлив, произнесла ее мать, Эмма. Разволновалась так, что ее лицо горело.
— А что вы хотите! Девица сама все время хвостом вертела, все это видели! Вот и довертелась… Вела бы себя прилично, никто бы и пальцем не тронул! — немедленно вступилась за своего сына мощная и громкоголосая Амалия. Как рубанула, с плеча…
Мужья в это время сосредоточенно молчали, чтобы не разжигать сильнее костер препирательства.
«И это правильно, молодцы их отцы!» — подумал Айвен. — «В такой ситуации, если бы они начали вступать за каждую из сторон, ссора быстро переросла бы в скандал. Могло и в горячую фазу перейти… Теоретически… Особенно мощная Амалия опасна, если перейдет всякие границы. А так есть надежда, что женщины сейчас выговорятся, остынут, и начнут искать решение».
Так и случилось. Женщины буйствовали, заходя снова по одному и тому же кругу, потом затихли. Молодые вообще предпочитали помалкивать. Тут начал говорить отец Уильям:
— На самом деле случай довольно обычный, если учесть те условия, которые неизбежно есть в долгом путешествии. Девица давно созрела и эти невидимые бесы — «гормоны», как утверждает наш юный друг, — тут он указал на Айвена, — начали лезть ей в голову. Именно так. Именно эти «гормоны» — или демоны похоти, здесь виноваты… Закон природы, дети мои, и никуда от этого не деться!
— Я за парня хочу слово сказать! — с жаром произнес Майкл, переселенец из ирландской провинции Ольстер. — Представьте, что блудница попадает на корабль к матросам, которые месяц в плавании находились!
— Майкл! Мы конечно поняли, что ты хотел сказать, но прошу помнить, что с нами дети…, - тут же вмешался пастор.
И действительно, детей нельзя было отправить из лагеря, чтобы они не слышали взрослые разговоры. Младшие как обычно, сбились в свою кучу у второго очага. При этом старательно делали вид, что не слушали, но держали «ушки на макушке».
— Давайте подумаем вместе, и найдем наилучший выход из этой ситуации, — сделал осторожное вступление отец Уильям, на правах старшего. Все молчали. А молчание — знак согласия.