Калки
Шрифт:
— Минуту назад вы обвиняли его в торговле наркотиками.
— Одно другому не мешает! — Доктор Ашок хлопнул в ладоши. — Теперь мы начинаем видеть общую картину. Допустим, некое государство хочет совершить подкоп под Запад. Самый лучший способ добиться своего — это развратить и ослабить противника с помощью наркотиков. И предложить им фальшивую религию, которая говорит, что вот-вот начнется конец света. В конце концов, кто пошел бы служить в ваши доблестные вооруженные силы, если бы находился в невменяемом состоянии?
— По-моему, в нашу армию только такие и идут, — буркнула я. Будучи летчиком-испытателем, я
Доктор Ашок не обратил внимания на мою реплику.
— Общество, ослабленное наркотиками и фальшивой верой в таинственный конец света, не может защитить себя от коммунизма. Псевдо-Калки — агент… — Доктор Ашок осекся. — Именно это мы и должны выяснить, моя дорогая леди. России? Китая? Вьетнама? Кореи?
— А почему не Кубы? ЦРУ считает…
В этот момент «Боинг-747» дрогнул, провалился в воздушную яму, и в салоне прозвучал голос капитана:
— Внимание, ребята, мы проходим атмосферный фронт. Прошу пристегнуть ремни, а членов экипажа вернуться на свои места.
Самолет начало мотать из стороны в сторону, и я испугалась, что вот-вот умру. Раньше я испытывала это чувство только тогда, когда летел кто-то другой. Но доктор Ашок продолжал пить. Как ни странно, он не расплескал ни капли. И продолжал объяснять, объяснять, объяснять… Он подозревал, что Калки — советский агент. По его мнению, было очень подозрительно, что Калки объявился именно в Непале — буферном государстве между врагом Советов Китаем и предполагаемым другом Советов Индией. Он сравнивал Келли с преподобным Сан Муном, другим мессией, работавшим в Соединенных Штатах. Считалось, что преподобному Сан Муну платит правительство Южной Кореи, которому платит американский конгресс, члены которого, в свою очередь, получают взятки от южнокорейцев.
Доктор Ашок был из той породы людей, которым нравится связывать все на свете. Я придерживалась противоположного мнения. Я признавала только ощутимые связи. Но, с другой стороны, я достаточно подозрительна. Я понимала, что доктор Ашок не случайно оказался моим спутником. Догадывалась, что он хочет использовать меня, чтобы получить информацию о Калки. Прошу обратить внимание: я с самого начала была уверена, что он — агент ЦРУ. Иначе зачем бы ему понадобилось носить этот дурацкий парик?
2
В Нью-Дели я прилетела, выжатая как лимон. Совершенно дезориентированная (точнее, дезоксидентированная) [9] , я вместе с доктором Ашоком ехала на машине от аэропорта до гостиницы. Узкие улицы были заполнены смуглыми уродливыми людьми. Доктор Ашок махал им рукой, как будто он был далай-ламой. На западе стояла все еще яркая луна. Рассвет был бледно-розовым. Воздух пах древесным дымом, карри и навозом. Если бы о
9
Частая у автора игра слов. Ориент — Восток, Оксидент — Запад.
На бледно-зеленой лужайке у гостиницы «Оберой-Хилтон» торчали розовые фламинго. То ли розовыми их делал восход, то ли я бредила и никаких фламинго — ни розовых, ни серо-буро-малиновых в крапинку — не было и в помине. Как и лужайки.
Я прошла прямо в свой номер, где обнаружила четырех красивых девушек в сари. Они просто стояли там, хихикали и ничего не делали. Думаю, они были горничными, иностранными агентами или продуктом моего воображения. Я шуганула их из номера. Не раздеваясь, легла в постель. И уснула.
Шесть часов спустя у моей кровати зазвонил телефон. Я закинула руку за голову и взяла трубку. Откуда-то издалека донесся юный женский голос, с американским акцентом произнесший то, что показалось мне нечленораздельным набором слогов:
— Миссис Оттингер? Это Лакшми.
Я все еще находилась в плену кошмара. Мне снились розовые фламинго, желто-белые зубы доктора Ашока и Арлен, стоящая рядом с бассейном в форме желчного пузыря. На Арлен было ожерелье из зубов доктора Ашока и больше ничего, если не считать вечной невротической морщинки, вызванной рекламой кофе «Джедда». Когда раздался звонок, один из фламинго изогнул шею и превратился в телефон. Я вздрогнула и поднесла к уху птичий клюв. Фламинго прошептал:
— Я жена Калки. Я внизу, в вестибюле.
— Не подходите близко к фламинго, — сказала я. — Они могут быть опасными. — Тут я проснулась, отменила упоминание о фламинго и сказала жене Калки, что я спущусь к ней, как только приму душ и переоденусь. Что и сделала. То есть надела платье. Я была слишком измучена и не в том настроении, чтобы одеться по-мужски. После сна у меня было такое ощущение, что я могу пройти сквозь стену.
В вестибюле под пальмой в горшке стояла светловолосая американка в пурпурном сари, державшая в руке белый лотос. Настоящий лотос. Без счастливых номеров внутри. Рядом находилась витрина с уродливыми медными ожерельями.
Едва я вышла из лифта, как женщина направилась ко мне. Когда я протянула руку, она сложила ладони и поклонилась. Таким оказалось мое первое знакомство с индийским «пранам», то есть приветствием. Я тоже поклонилась.
— Пранам, — сказала Лакшми.
— Привет, — ответила я.
— Присядьте, миссис Оттингер.
— Спасибо… Миссис Калки?
— Зовите меня Лакшми.
— А вы меня — Тедди.
Мы сели на диван. Большинство постояльцев ушло на ленч. Вестибюль выглядел весьма экзотично: медь из Бенареса, яркие мозаичные плитки, пальмы в горшках, ветки которых шелестели в потоках ледяного воздуха, источаемых плохо отлаженным кондициднером. За десять лет скоростных полетов из одной точки земного шара в другую я узнала большинство международных отелей и ненавидела их попытки поддерживать равновесие между типично американскими неудобствами, предписанными святым Конрадом Хилтоном, и ужасными местными требованиями к цвету. Нью-делийский «Оберой-Хилтон» был классическим примером такого сочетания.