Камбрия — навсегда!
Шрифт:
Там себе парня и насмотрела: не ангела, не колдуна с демонской кровью — обычного охотника, что бил уток из лука. Вылезла, заговорила… Тот — ни жив, ни мёртв: узнал, конечно. Простая фэйри по болоту, аки посуху, ходить не сможет. А потому — мямлит, мычит что-то…
— И не влюбился? Это ж сида!
— А ты влюбился? Ты ж её видал. И как? То-то. Опять же, Медб не свела с ума своих подданных, да и Бригита среди людей прижилась. Похоже, как раз великие сиды и не умеют в себя влюблять. Иначе и тому же Манавидану не приходилось бы притворяться чужим мужем. Так что — посидели они на кочке, как брат с сестрой, ну да она и этому рада была, просила ещё приплывать. Тот — обещал, лишь бы вырваться. А слово нужно держать.
Стал парень завидным женихом — с такой добычей, да и собой недурен. И девушки старались ему глянуться. Одна таки глянулась. А сиду, что ждала в заводях, он тогда уже как товарища по охоте понимал. И только, значит, собрался будущим своим счастьем похвалиться хотел, как этот дружок и говорит: «А мы с тобой уже почти год знаемся. Нехорошо как-то, да и скучно! Давай-ка, женись на мне!»
А у охотника любовь! Сказать — боязно. И даже не оттого, что Немайн великая сида. Просто — не посмел отказать в глаза. А тот, кто его за это осудит, верно, не имеет понятия ни о любви, ни о дружбе, ни о совести. Другое дело, что побоялся родителям да старшим клана рассказать, но и тут парня понять можно: как услышали бы, что есть возможность с великой сидой породниться, вряд ли устояли б. Оно и правильно — только вы попробуйте поперёк страсти стать! Но был один человек, кому он правду рассказал. Ну да, той девице, что завладела сердцем. Не сказал только, что виды на него имеет великая сида. Пугать не хотел. Та ж его цап за руку — и к родителям. Сперва к своим, а там, всей роднёй — и к его. Мол, решайте, кто вам милей, соседи старые иль нечисть болотная. Ну и поросенка с собой прихватили, по поводу.
Ну, тех «нечисть болотная» как раз заинтересовала, и весьма. Невесту-соседку они знали хорошо и где-то даже любили. Но известная вещь и цену имеет привычную. Тут же назревало непонятное да интересное. Озёрные, например — вполне неплохи, девки как девки, мужей любят, приданое — на загляденье. Колотушек, правда, не выносят. Но и это не беда — жених-то телок телком. Знай, мычит под нос — на вопросы в лоб-то. Растерялся, да. Тут отец его и приговорил: «Иди завтра на речку, да веди сюда зазнобу камышовую. Посмотрим на неё. На что похожа, чего умеет, какое приданое. Тогда и решим».
Делать нечего — пришлось идти. Сида как услышала, обрадовалась, засобиралась: пояс поправила да тростинку изо рта сплюнула. Воительница! Такая и пришла: подол до бёдер мокрый, на боку нож, в руках острога да три рыбы — потому как она рыбачила как раз, а что ей рыбалка — вода сама рыбин подтаскивает, всех дел — заколоть, чтоб не бились. Рыбы же были — сомы вековые, каждый длиной в Неметонин рост. Но она их за хвосты, да через плечо — и потащила. Так и явилась. «Вот, говорит, мой подарочек!»
Стали её спрашивать-расспрашивать: чего в семью принести может. Выяснилось — всё у чудушка камышового для жизни семейной припасено по обычаю. И котёл есть большой, и жаровня для круглого очага, и вся посуда. Причём бронзовое всё, или медное, или хоть глиняное. А у соседки, пусть с приданым тоже порядок, да тарелки деревянные, а вилки двузубой для трапезы героев и вовсе нет! Вышло, что нечисть речная побогаче будет.
Стала невеста соседская считать скатерти с простынями, да платья с рубашками. А невеста камышовая — нож показала из доброго железа, да острогу. Да повинилась, что булаву, пращу и копьё с собой не взяла. Опять вышло по её: скатертями, случись что, сыт не будешь. Рыбалка же, охота и война хотя и неверный, но хлеб.
Неметона уж поняла, что двух невест заставили за жениха биться. Противно ей стало. «Почему», — спрашивает, — «самого жениха не спросили?» «Спросили», — отвечают родители. — «Ещё как! И учли. Так что хочешь замуж по родительскому благословению — старайся, не хочешь — топай в осоку, никто не держит. А сроку спору вашему — от Белтейна до Самайна».
И стали невесты спорить. А родители и рады — всю работу на девиц перевалили. Но если соседская могла скот пасти да лошадей обиходить, то камышовая встала за борону. И так поле подняла, что все диву давались. Соседская взялась шить да вышивать — камышовая принялась лепить горшки. И вышло лучше городских! Соседская жать — камышовая косить! Соседская стирать — камышовая притирать жернова. Соседская прясть — камышовая ткать. И всё, что ни делает соседская — хорошо, а всё, что камышовая — лучше не бывает. Даже матушка соседской повздыхай, да скажи: мол, будь камышовая парнем — цены б не было. Зато и приметила кой-чего. И дочери нашептала.
И вот на Самайн, как уже принялись за обильную трапезу, и полуневест к делу приставили — соседскую перемены носить, камышовую — пиво разливать, соседская невеста и скажи: мол, работа дело доброе, но не будет хорошей женой та, что веселья не знает. Что не поёт — ни за трудом, ни в праздник! И песенку запела. И все взялись подпевать, и парень, что её любил, тоже. «Ну, я повеселить людей тоже могу», — отвечала Неметона, и стала истории рассказывать, да такие, что все со смеху покатывались, а парень, которого она любила, сполз под стол.
Тут соседская и скажи: «А я могу песню с шуткой совместить». И снова взялась петь. Вот только обычно на Самайн такое не поют. Песенку-то монашек какой-то сочинил, чтоб народ от старых богов вернее отвадить. И всё-то они там были глупы да потешны. И глупые люди слушали, и чуть не лопались от хохота, и не замечали, что маленькая камышовая дрожит вся, что кулачки сжала, что губу клычком разорвала. Вот уж и про неё хулу поют — а жених знай смеётся. И пивом смех запивает.
Повернулась Неметона к дверям. Решила уйти тихонько. Тут бы соседской и замолчать — да победу свою та почуяла, решила погромче спеть, камышовой на дорожку. Как раз куплет про Дон попался. Вот тут-то и развернулась камышовая: подбородок в крови — губу прокусила, рука на ноже. Запела.
А потом вышла. Навсегда.
— А где уполовинивание-то? — удивился кто-то из ирландцев. — Про песни мы и сами знаем!
— Потом было уполовинивание, — пояснил рассказчик, — позже. Соседская-то невеста как стояла, так и померла. А парень, из-за которого весь сыр-бор случился, через неделю повесился. Похоронили их рядышком — только её внутри церковной ограды, а его сразу на другой стороне. Многие хотели жилище Неметоны отыскать, да поквитаться за жизнь родни да за испуг — но дальше разговоров дело не пошло. Потому как вдруг забыли, чьего рода и клана были охотник и соседская невеста. Причём от неё хоть камень остался с именем, да кой-кто помнил, как её на улице видел, или у колодца. Ну и история эта. А от охотника — ничего. Даже холмик могильный исчез, как не было. Не рождался, мол такой… И всё. Вот я и думаю: может, иные из саксов тоже — просто не родились?
Тут и припомнились объяснения кэдмановской ведьмы про подземный ход: и стало так, что ход был всегда. Захотела сида сейчас — его римляне прорыли. Двести лет назад. Теперь выходило — то ли к Хвикке приплыло поменьше ладей, то ли детей в прошлые годы уродилось поменьше, то ли думнонийцы побольше уэссексцев положили. Оттого, что на минувшей неделе Неметона сказала: да станет саксов меньше! И ещё пела у себя в холме. Бывшем Гвиновом. Колдовское место! Все знают — сила сидов, она связана со временем. Но раз церковь ничего дурного в этой силе не нашла — оставалось радоваться, что Немайн есть на свете!