Камень для Дэнни Фишера
Шрифт:
Рядом с гробом стоял какой-то человек с ножницами. Папа расстегнул пиджак, и человек отрезал у него кусочек галстука. Затем он вопросительно посмотрел на меня. Папа кивнул и заговорил на идише.
— Он его крови, — сказал он. Человек отрезал кусочек моего галстука, и к горлу у меня подкатил комок. Это был новый галстук, и одел я его в первый раз. Теперь уж мне не придется его поносить. Я посмотрел на отца.
Он опять смотрел на гроб, и губы у него шевелились. Я напряг слух, чтобы услышать, что он говорил, но ничего из этого не вышло. Он отпустил мою руку, она упала вниз, и я убежал к матери с комком в горле.
Вот и сейчас у меня было такое же ощущение. Я бросился на пол и припал к нему щекой. Пол был прохладный, а запах лака попал мне в нос, и у меня защипало глаза. Я закрыл их и несколько минут полежал так. Затем я повернулся и прижался губами к прохладному полу.
— Я люблю тебя, дом, — прошептал я. — Ты самый красивый дом во всем мире, ты — мой, и я люблю тебя.
Дэнни, что ты там делаешь на полу?
Я быстро вскочил на ноги и повернулся к двери, это была Мириам.
У нее на голове был повязан платок как у матери.
— Ничего, — неловко ответил я.
Она как-то странно посмотрела на меня. Видно было, что она никак не может сообразить, что же это я делал. — Мама велит тебе спуститься вниз и не путаться под ногами, — начальственно заявила она — Грузчики сейчас будут подымать мебель по лестнице. Я спустился вслед за ней. Новизна дома уже начинала меркнуть. На некоторых ступеньках под нашими ногами уже отошла краска. Мебель уже была в гостиной, а ковер, навернутый на бамбуковую палку, стоит в углу, готовый к тому, чтобы его развернуть, как только грузчики закончат. Мама стояла посреди комнаты. На лице у нее были следы грязи.
— Может быть я могу что-нибудь сделать, мама, — спросил я.
Я услышал, как Мириам презрительно фыркнула сзади меня. Она не любила мальчишек и считала, что они ни на что не годятся. Я разозлился.
— Ну, мама, же? — повторил я.
Мама улыбнулась мне. Когда она улыбалась, у нее смягчалось лицо. Мне нравилось, когда она мне улыбается. Она положила мне на голову руку и взъерошила мне волосы. — Нет, русачок, — ответила она. — Отчего бы тебе не пойти на улицу и не поиграть там? Я позову тебя, когда ты мне понадобишься.
Я улыбнулся ей в ответ. Я знал, что у нее хорошее настроение, раз она называет меня русаком. Я также знал, что Мими при этом сердится. Только у меня в семье русые волосы, у всех остальных они были темные. Папа иногда поддразнивал маму по этому поводу, и она всегда сердилась непонятно почему.
Я сделал Мими рожу и пошел на улицу. Грузчики уже разгрузили машину, и на дороге было много мебели. Я постоял там некоторое время, наблюдая за ними. День был теплый, негр снял рубашку, и видно было, как мускулы ходят у него под кожей. Пот тек у него по лицу, потому что большую часть работы выполнял он, а второй мужчина все время разговаривал да указывал, что надо делать.
Немного погодя мне надоело смотреть на них, и я стал глядеть в другую сторону квартала по направлению к углу, мне хотелось узнать, что же у нас по соседству. Меня заинтересовали открытые поля на задворках моего дома, которые я высмотрел из окна. В старом районе не было ни одного пустого участка, одни только большие уродливые многоквартирные дома.
Сквозь открытую дверь дома было видно, что мать занята, и когда я спросил, нельзя ли мне прогуляться до конца квартала, она не ответила. Я спустился с крыльца, направился на угол, чувствуя себя довольным я гордым: у меня такой чудный дом, и денек прекрасный. Мне захотелось, чтобы все мои дни рождения были такими же.
Как только я завернул за угол, то сразу услышал испуганное повизгивание собаки. Я посмотрел в том направлении, откуда слышался звук, но так и не понял, откуда же он доносится. В ту сторону я и пошел.
Окрестности только-только начинали приводить в порядок. Их называли Гайд-парк, это в районе Ист-Флэтбуш в Бруклине. Я пошел вдоль улицы с недостроенными домами, их обнаженные белые деревянные каркасы сияли на ярком полуденном солнце. Я пересек следующую улицу, и дома остались позади. Здесь было только чистое поле. Испуганный лай собаки теперь стал несколько громче, но я все же не мог определить, откуда он доносится.
Странно, как на открытом пространстве далеко разносятся звуки. Там, где мы жили раньше, у аптеки, которую держал отец, нельзя было расслышать даже того, что происходило сразу за углом. Поле в следующем квартале еще не было засыпано и представляло собой ничто иное, как глубокую пустую котловину от одного угла до другого. «Как только эти котловины засыпят, подумал я, — так сразу же начнут строить и здесь.»
Теперь стало понятно, откуда доносится визг собаки, это было через квартал отсюда. Я увидел двух мальчиков, стоявших там на краю котлована.
Они смотрели куда-то вниз. Собака, должно быть, свалилась туда. Я ускорил шаг и через несколько мгновений уже стоял рядом с мальчиками. Небольшая коричневая собачонка визжала, пытаясь выкарабкаться по склону котловины.
Ей удавалось преодолеть только часть пути, затем она соскальзывала и падала на дно. Вот тогда-то визг был громче всего, когда она скатывалась вниз. И оба мальчика при этом начинали смеяться, непонятно почему. Мне же это вовсе не казалось смешным.
— Это ваша собака? — спросил я.
Оба они повернулись, посмотрели на меня, но ничего не ответили. Я спросил снова. Больший из мальчиков спросил: «А кто спрашивает?» Что-то в тоне его голоса испугало меня. Он был совсем недружелюбен.
— Я же просто спросил, — сказал я. Он подошел ко мне, слегка покачиваясь. Он был больше меня.
— А я сказал «Кто спрашивает?» Теперь его голос стал еще грубее. Я отступил назад. Зря я ушел из нового дома. Мать ведь только велела не мешать, пока грузчики не кончат вносить мебель в дом. — Это ваша собака? — спросил я, стараясь улыбнуться так, чтобы голос у меня не дрожал. Большой мальчик приблизил свое лицо ко мне. Я твердо посмотрел ему в глаза, — Нет, — ответил он.