Камень Дуччо
Шрифт:
– Cavolo, – прошипел сам на себя Микеланджело. Задержав дыхание, он вслушался в тишину, напрягся в ожидании того, что сейчас кто-нибудь прибежит и увидит его. Но все было тихо, лишь ветер посвистывал сквозь трещину в стене. Уф, похоже, лязг инструментов не нарушил ничьего покоя.
Он взял молоток и резец и вскарабкался на постамент Пьеты. Из-за черных точек перед глазами повисла зернистая пелена, он почти ничего не видел. Но что с того? Он трудился над скульптурой два долгих года и помнил наизусть все до одной мельчайшие прожилки мрамора.
Микеланджело
Он знал: ему нельзя останавливаться, он не должен оставить недописанной ни одну букву. Если уж сделал хотя бы зарубку на гладко отполированной поверхности камня, изволь довести дело до конца, а иначе просто погубишь свой шедевр.
Удар. Молоток звякнул о резец. Тот в свою очередь гулко стукнул по мрамору. Эхо прокатилось по похожей на пещеру церкви. Господи, он и не ожидал, что звук будет таким громким. В груди разлился холодный липкий страх, но останавливаться было уже нельзя.
Лязг, стук, лязг, стук, лязг, стук…
Тончайшая мраморная пыль, закручиваясь в спиральки, оседала на его волосах и одежде. Пот смешивался с ней, тягучая едкая грязь затекала в глаза, больно обжигая.
Просветленная Мадонна взирала на него сверху. Он опустил молоток. Тишина обступила его, пока он ожидал от Марии порицания за то, что дерзнул вонзить резец в ее грудь. Пусть все считали мрамор лишь бесчувственным холодным камнем – он-то, Микеланджело, доподлинно знал: это живая материя, и под ее холодной поверхностью, как под кожей человека, бились токи жизни. Он стал что-то нашептывать Марии, как делал всегда, даже не отдавая себе отчета в том, о чем шепчет, изъясняясь с ней на языке камня.
Вдруг его ухо уловило едва слышный шелест, глаз поймал мимолетное движение. Может, это грызун пробежал через неф? Или где-то наверху птица застряла в стропилах? Или облако наползло на диск луны? И тут он заметил очертания тускло освещенной фонарем фигуры, скользящей через дальний от капеллы боковой придел. Так он и знал: настойчивые удары его инструмента разбудили кого-то из священников.
Микеланджело скатился с постамента и нырнул в ближайшую нишу, отчаянно надеясь на то, что ее густая тень скроет его. Он оглянулся, и сердце его ушло в пятки.
Инструменты! Они разложены у постамента. Совершающий обход священник сразу поймет, что в капеллу пробрался незваный гость. И если он попадется, пощады не будет – его отлучат от церкви, подвергнут пытке, четвертуют или повесят. За такой грех папа предаст его вечной анафеме, и будет гореть его содранная шкура в Дантовой преисподней до скончания времен.
У него не было и секунды на то, чтобы забрать с пола предательски поблескивающие инструменты. Священник обходил каждый придел церкви и быстро приближался к капелле, где затаился Микеланджело. Ему казалось, что его страх осязаем, что кровь в его висках бухает, подобно молоту. Микеланджело глубоко вдохнул и задержал дыхание.
Священник уже обошел дальний край апсиды и по трансепту направился в его сторону. Он плавно поднимал фонарь, освещая каждый темный угол. Микеланджело в смятении считал его шаги, которые пока отделяли его от неминуемого разоблачения.
Вот служитель вступил в капеллу Святой Петрониллы. Микеланджело смог разглядеть под капюшоном его лицо – сурово насупленное, с отвисшей морщинистой кожей.
Старик остановился перед скульптурой. Взгляд его неумолимо двигался в направлении изобличающей улики. Микеланджело еще глубже вжался в нишу и стукнулся макушкой о висящую над ним маленькую металлическую полку. Полка заскрежетала по камню стены.
Священник повернул фонарь в направлении звука. Свет рассек темное пространство капеллы, готовый выхватить из него лицо Микеланджело. Тот зажмурился. Волна источаемого фонарем тепла коснулась его кожи. Сейчас раздастся гневный рык смотрителя… Но нет. Теплая волна прошла чуть выше, над его головой. Микеланджело осторожно приоткрыл один глаз – как раз в тот момент, когда шустрая крыса метнулась из-под обутых в сандалии ног священника. Тот вскрикнул и махнул на тварь фонарем:
– Ох уж эти крысы!
Крыса юркнула в темноту. Старик медленно осмотрелся, и, похоже, увиденное вполне удовлетворило его. Желая поскорее убраться из церкви, дабы не наступить на еще одну крысу, он поспешил прочь и через мгновение растворился в черноте ночи.
Микеланджело снова был один. Со всхлипом он набрал полные легкие живительного воздуха.
Не иначе как сам Святой Дух наслал на сурового ночного стража крысу, чтобы тот поскорее убрался отсюда. Значит, Господь не оставлял его своей милостью, снова благословлял его самого и его творчество.
Микеланджело выбрался из укрытия и возобновил работу. Бдительный ночной страж время от времени обходил помещения церкви, но Микеланджело всякий раз успевал проскользнуть в укромную нишу и избежать беды. Зная, что он под надежной божьей защитой, он теперь тщательно обдумывал витиеватый рисунок каждой латинской буквы, составляющей его автограф на скульптуре, и даже потратил лишний час на то, чтобы любовно отполировать латинскую надпись: Michael Angelus Bonarotus Florent Faciebat. «Микеланджело Буонарроти флорентиец исполнил это».
Ему удалось завершить работу и укрыться за надгробием в ветхой капелле за какие-то минуты до того, как кардиналы начали собираться на совместную утреннюю службу – они имели возможность помолиться и пообщаться в узком кругу до того, как церковь распахнет двери для верующих мирян. Служба длилась уже несколько минут. И вдруг Микеланджело услышал, как по рядам собравшихся прошелестел возбужденный шепот. Однако он не стал выглядывать, страшась разоблачения, наоборот – еще больше затаился, выжидая удобного момента, в который смог бы незамеченным покинуть свое убежище.