Камень Наполеона, или Путешествие русского инвалида по Германии
Шрифт:
– Ich heisse Ljudmila Baltamatis.
Но так как фрау Майер испытывающе продолжала смотреть, ожидая, не скажет ли она ещё чего, добавила:
– Mein Bruder ist Polizist (Мой брат полицейский).
– Ну хорошо, – сказала фрау Майер и перевела взгляд на Людиного соседа.
Встал высокий седовласый мужчина и сказал:
– Меня зовут Евгений или Ойген Раат. Я приехал из Казахстана, из Павлодарской области. Мне пятьдесят девять лет, всю жизнь работал трактористом, – господин Раат сказал это, разумеется на немецком языке.
– Очень хорошо, господин
– Я всю жизнь говорил на нём в семье.
Под взглядом фрау Майер поднялся широкоплечий круглолицый мужчина около сорока лет, сидевший передо мной:
– Меня зовут Вильям Шоерман. Это моя жена Марина, – он указал на приятную круглолицую брюнетку с пухлыми губками. – Мы приехали из Новосибирска. У нас есть сын Миша, ему два года. – Господин Шоерман говорил не так хорошо, как «предыдущий оратор», и фрау Майер пришлось ему помогать и исправлять ошибки.
А красивая жена Шоермана просто сказала:
– Марина Овчинникова, – она тоже плохо знала немецкий язык, вернее не знала его вовсе.
Дошла очередь и до меня. Я назвал себя и сказал, что приехал из Новосибирской области. Лиза сообщила о себе, что работала до переезда детским врачом и жила в Новосибирске.
– Земляки, – повернулся к нам, с сияющим лицом господин Шоерман. – Меня вообще-то зовут Василий.
– Очень приятно, – сказал я тихо и пожал его руку.
Я действительно был рад встретить земляков так далеко от дома, а от слова Новосибирск что-то сладко шевельнулось в душе. Кажется, и повернувшаяся к нам Марина, была так же рада, как мы. Во всём её облике, в плавных неспешных движениях, в не наигранном, а естественном умении высоко держать голову угадывалось природное благородство и чувство собственного достоинства.
– Меня зовут Александр Неврковец, – отрекомендовался сидевший за нами молодой человек. – Мне девятнадцать лет, я приехал из Украины.
– Я Татьяна Неврковец. Мне семнадцать лет, я тоже приехала из Украины.
– Вы брат и сестра? – поинтересовалась фрау Майер.
– Да.
Знакомство перекинулось на правый ряд, но началось с последнего, четвёртого, стола.
Мужчина, который спрашивал о жизни в ГДР, – высокий, в круглых очках с тонкой оправой, с добродушной улыбкой, до ушей растягивавшей рот, сказал, что его зовут Николай Неврковец, он учитель, приехал из Украины, из города Новограда-Волынского.
– Меня зовут Мария Неврковец, – сообщила его соседка, сидевшая под картой Германии. – Я жена господина Неврковца, а это наши дети, – она указала на Татьяну и Александра.
У Марии было какое-то хитровато-весёлое лицо, как у милой доброй лисички. И голос у неё был приятный, грудной, словно орган играл.
Следующей отрекомендовалась Роза Берг:
– Я приехала, – она запнулась, – из Сибири. Я не замужем, у меня есть сын. Ему скоро будет девять лет.
Её соседка была самой высокой женщиной в группе. Звали её Эммой Щукиной. Она сказала, что приехала из Усть-Каменогорска, вдова, имеет двух дочерей – Вику и Марину. Эмма говорила на каком-то ужасном диалекте: на месте звуков «а» в литературном немецком, у неё были «о», да и говорила она неважно, заикаясь и долго подбирая слова.
Места за вторым столом в правом ряду занимали самые молодые «курсантки»: двадцатилетние фрау Наталья Кнауб, и фрау Ирина Пфаффенрот. Они не были немками – немцами были их мужья, уже работавшие, поэтому они не слишком расстраивались из-за незнания языка, целиком полагаясь на них.
А за первым столом, перед фрау Майер сидели Коля и Таня Лееры, тоже приехавшие из Казахстана. Коля был невысокий мужичок, лет тридцати пяти, востроносенький, с залысинами, добродушный, смешливый, и сам любивший пошутить. Таня, в отличие от Наташи и Ирины, не могла чувствовать себя за ним, как за каменной стеной, потому что Коля, несмотря на старание, изъяснялся по-немецки с большим трудом.
Таня Леер была тихая, добрая женщина. Не помню, чтобы она хоть однажды повысила голос. Её нельзя было назвать красивой: лицо поблекшее, в ранних морщинах, глаза усталые. Но, чтобы понять красоту Тани, надо было глядеть на неё глазами Коли, а Коля её любил.
Едва фрау Майер с нами познакомилась, как прозвенел звонок. Значит была половина десятого, и начинался большой перерыв до десяти часов. Мы пошли по нашим комнатам пить чай, а фрау Майер, как мы потом узнали, в перерыве пила кофе с нашими опекуншами Эльвирой, Валентиной и фрау Наглер в административном здании.
Мы немного задержались в классе с Мариной и Василием:
– А вы где в Новосибирске жили? – спросила Лиза.
– На Дуси Ковальчук, а вы?
– Я в Академгородке, в общежитии на Золотодолинской. А работала участковым педиатром.
– У меня подруга живёт на Русской 11.
– Господи! Это же мой участок. В последний день моей работы я в этом доме на вызове была. Квартира… Не помню уже какая. Меня мамашка вызвала. Я позвонила, и мне их бабушка открыла. Мамашка, наверное, не слышала, что я пришла. Захожу на кухню, а мальчишка, лет пяти, приставил стул к буфету и карабкается на него. Мать как рявкнет: «Ты опять, сука, в сахарницу полез?!». Бабка со стыда готова была провалиться и громко говорит: «К нам врач пришла». Мамашка сразу тон переменила и сладеньким голосом: «Саша, сыночек, осторожно! Не упади».
Лиза теперь друзья с Мариной и Васей. Значит и я тоже.
Фрау Майер
Занятия пошли своим чередом. Кажется, вечность, что мы в Германии, между тем, прошло-то всего два с половиной месяца, а курсы закончатся через полгода – десятого июля.
Каждый день ровно в восемь часов фрау Майер входила в классную комнату. В то время ей было пятьдесят четыре года. При среднем росте она весила больше ста килограммов, то есть была хорошим человеком, которого, как известно, должно быть много. Круглым лицом и круглыми глазами за стёклами очков фрау Майер походила несколько на мультяшного нашего Винни-Пуха. Удивительно, но и звали её Мария-Урзель.
– Урза – это медведица, – объяснила она нам, – а урзель – маленькая медведица.
Конец ознакомительного фрагмента.