Камень-обманка
Шрифт:
— Я на застава езжай, — после минутного размышления отозвался Шубалин. — Твоя везде смотли. Ладына?
— Скачи, — согласился Кореньков.
Вараксин, приехавший накануне в Монды, выслушав Шубалина, велел объявить тревогу. Пограничники верхами кинулись к кустарнику, за которым их ждал Зосима, спешились и пошли по следам.
Как и предполагал Вараксин, перебежчик вскоре встал на лыжи. След змеился в общем северном направлении, но затем неизвестный резко повернул к тракту. Это сначала озадачило Вараксина. Но тут же всё стало ясно: следы вышли на поселковую дорогу и смешались
У красноармейцев был совсем маленький опыт розыска и задержания нарушителей, и с наступлением темноты люди прекратили поиск.
Вараксин донес о происшествии в Иркутск, получил, как водится, нагоняй и теперь безвыездно находился в Мондах, стараясь не допустить новых ошибок.
Зосима после этого случая ходил хмурый, часто курил самодельную трубку, вздыхал и последними словами ругал неведомого перебежчика.
Ваня Шубалин старался не показать своего огорчения и принуждал себя улыбаться, когда красноармейцы беззлобно ругали его за упущение.
ГЛАВА 19-я
БУМАЖКА С УСЛОВНЫМИ ЗНАКАМИ
Хабара почти ежедневно уходил на Шумак, таскался по реке, но ни разу не попалось ему место, хотя бы отдаленно напоминающее Золотую Чашу. Или врут люди, или слеп Гришка и проглядел сказку, упрятанную под снег и лед! Что б там ни было, а вот — поиски впустую, все лишения ни к чему!
Артельщик, понятно, замечал, что и Дин исчезает из зимовья на весь день. Матерый охотник и следопыт, китаец то и дело возвращался домой, не задымив винтовки: тоже, чай, пытается в одиночку напасть на исполинов котел! И Гришка, втайне злобясь на Дина, не мешал ему. Пусть ищет. Коли найдет, Хабара заставит его поделиться. А нет — так… Слишком велика удача — и стоит ради нее запродать душу черту.
А Катька? Не станет ли поперек? Только одна она знает от отца, владевшего тайной, некие знаки, по каким можно выйти в ущелье, где в дно исполинова котла бьет бешеный водопад, веками омывающий золотую жилу.
Гришка говорил неправду Андрею, будто равнодушен к Кате. Да и то сказать, — здесь, в тайге, где баба вроде заморской диковины, стал бы он уступать Кириллову другому. На-кось! И все ж уступил. Но сделал так не по слабости, не по небрежению, а из тонкого расчета. Пусть Катька и офицер пребывают в слепоте страсти — оно и лучше: не разглядят Чаши. Понятно, было б вернее, ежели б девка сворковалась с ним, Хабарой: и к удаче стежка короче, и одеяло не заиндевеет. Но Гришка не дитя, видит: девка без памяти от сотника. Начнешь их отрывать друг от друга — и угодишь промеж двух жерновов. Нет, бог с ними, будут еще у Гришки девки, не хуже этой!
Он шел сюда, ставя голову на кон, не ради юбки — всей жизни ради. Так считает: возврат в родные места ему заказан — там его ЧК ждет не дождется, чтоб голову снять. Стало быть, иль подаваться за рубеж, иль уходить в другой край России, покупать чистый документ. И так, и так капитал нужен.
Деньги, — без них никуда. И Хабара, издерганный неудачами, всё же решил: настал срок для разговора с Кирилловой, к какому прочно и загодя готовился.
Незадолго до вечера, отдышавшись после очередного бесплодного поиска, зашел в избу и увидел: Катя одна стряпает еду.
Хабара присел рядом, свернул папиросу и молча стал наблюдать за ловкими руками женщины.
Кириллова, заметив его пристальный взгляд, непривычно смутилась.
— Чё это ты на меня взморщился?
— Ничё, — усмехнулся Хабара. — Да вот, вишь, весна — и охота мне пошататься вблизи, потолковать чуток.
Он прогнал улыбку с губ, подышал табаком.
— Однако ведь не пойдешь. Сотник осердится.
Гришка верно рассчитал удар. Кириллова нахмурилась, проворчала, не бросая стряпни:
— Чё мелешь? Не на веревочке я. Своя голова есть.
— Ну, коли так, — одевайся, пойдем.
В зимовье с охапкой дров вошел Россохатский. Он скользнул взглядом по лицам сибиряков — и ничего не сказал.
— Досмотри за ужином! — крикнула ему Кириллова. — С артельщиком похожу. Опостылело тут.
— Иди, — удивился Россохатский, — но вечер близко.
— Ничё, не заблужусь. Не дитё.
Андрей лег на нары и, стараясь казаться равнодушным, повернулся к стене. Но как только молодые люди скрылись за дверью, вскочил и, просыпая махорку, стал сворачивать папиросу. От него что-то скрывали, и это тревожило, как все неведомое.
Попытался отвлечься, наблюдая за котелком, кипевшим на огне, но не сумел и рванул дверь зимовья.
Очутившись на воздухе, прислушался, но все было тихо.
«Куда и зачем пошли?.. Ах, господи, да погулять! Просто погулять. Ну, а коли не просто? Тоже нечего ахать. Катя молода, красива, и Гришка имеет на нее не меньше, а больше прав, чем я. А-а, черт, какая-то ерунда получается!».
Вздохнув, решил думать о другом.
«Где старик? Почему его целыми днями нет в зимовье? На охоте? Да нет — не стреляет. Что ж тогда делать в тайге?»
Россохатский растерянно пожал плечами, но вдруг вспомнил рассказ Хабары о Золотой Чаше. Неужто Дин, не дожидаясь тепла, рискуя сломать шею, ищет исполинов котел? Да ведь это сказка, легенда, рожденная нищетой, тоской по внезапному чуду! Такие сказки: бродят по всем уголкам земли, несть им числа… Бедные бородатые дети, обойденные судьбой!
Стало зябко, и сотник направился в сарай, к Зефиру.
На жеребца горько было смотреть. Он сильно отощал, а в глазах недвижно стояли уныние и тоска. Андрею хотелось сказать какие-то слова ободрения и ласки, но получалось грустно, и он в совершенном огорчении вернулся в избу.
«Что они там делают? — ощущая неясную тревогу, думал он о Хабаре и Кате. — О чем у них речь? Или не речь только?..»
…Кириллова и старатель отошли от зимовья всего сотню шагов, когда Гришка остановился и стал сворачивать цигарку.
— Скоро умаялся, — усмехнулась женщина.
— Потолковать надо, — напомнил Хабара.
— О чем же это?
— Скажу. Потерпи.
Поджег табак, медленно повернулся к Кирилловой, сказал, щуря глаза:
— Я тянуть не любитель, девка. Мне отец твой спьяна проболтался как-то: знаеть-де дорожку к Золотой Чаше. Не стал бы он секрет с собой в могилу уносить. Чай, сказал те?