Камень-обманка
Шрифт:
Как только стало смеркаться, Россохатский взял карабин, весь запас патронов («один потрачу на изюбря, два останутся в дорогу») и направился к водопою.
Убедившись, что ветер дует от озера к скраду, залез в густой шалаш у скалы и, проделав небольшую дыру в ветвях, просунул в нее дуло.
Теперь оставалось лишь ждать и надеяться на удачу.
На озере или рядом с ним, в болотце, громко квакали лягушки, и их безустанные вопли сердили Андрея. Он боялся прослушать появление изюбря, да к тому же твердо знал, что надрываются
Однако делать было нечего. Россохатский постарался отвлечься от надоедливого крика, размышляя о будущем. Маленькая, еще не успевшая огласить мир своим первым плачем, но тем не менее уже чрезвычайно важная человеческая жизнь круто меняла устоявшееся направление мыслей. Теперь не только Катя, но и он сам обязаны были отказаться от бегства за границу. Через неделю или через две женщина уже не сможет двигаться быстро, а переход реки, да еще, возможно, под огнем пограничников, ей вовсе не по силам. А если ее и ребенка убьют? Что делать тогда за рубежом Россохатскому? Как ни думай, а выходит: надо идти к людям — и пусть будет, что будет…
В скрад начал резко постукивать дождь. Андрей плотнее запахнулся в шинель, постарался забыть о непогоде и снова стал думать о том, что его ждет.
А может, все обойдется благополучно — и тогда он увезет Катю к себе на Урал, и старый Россохатский несомненно порадуется выбору сына. Они станут жить тихо, как-нибудь зарабатывать на хлеб — разве худо? После такой войны и жестоких испытаний, выпавших на их долю, даже простая мирная жизнь, без особых радостей и треволнений, — уже благо, и помоги им бог истратить свой век под прочной крышей деревенской избы.
Ну, а коли сошлют на Север? Что ж — и на Севере живут люди. Катя тоже уедет в изгнание, и ссылка будет уж не такой горькой.
Дождь сильнее забарабанил по скраду и вскоре превратился в ливень. Потоки воды, стекавшие по веткам, попадали внутрь шалаша. От шинели запахло мокрой шерстью.
Россохатский уныло прислушался к шуму косохлеста и решил немного посидеть с закрытыми глазами. Он позволил себе это в уверенности, что ни изюбри, ни сокжои, ни кабарга не придут на водопой в такую погоду.
Он почти мгновенно уснул, и ему пригрезился сын, русый синеокий мальчик, играющий в бабки. Ребенок был в новой праздничной рубахе, и она слепила Андрея снежной белизной.
Внезапно Россохатский вздрогнул и открыл глаза. Рука его зашарила по земле, нащупывая ложе карабина.
В сотне аршин от скрада, на фоне начинающего белеть неба, осторожно потирая рога о кору лиственницы, стоял крупный старый бык. Гордый и сильный зверь несколько мгновений оглядывался, а затем медленно пошел к воде.
Напившись, он снова вернулся к дереву и стал чесаться рыжими боками о его шершавую поверхность.
Андрей положил палец на спусковой крючок, но стрелять не стал. Дыра маленькая, он плохо видел цель, а расширять отверстие рискованно: у оленей отменный слух.
Но тут изюбрь поднял голову, весь сжался в пружину: старый рогаль увидел, как дрогнул ствол оружия.
В следующий миг ноги отбросили быка от лиственницы, и Россохатский услышал дробный стук копыт. Не помня себя, Андрей выскочил из шалаша, волоча на себе разрушенные ветви, поймал изюбря на мушку и, сделав поправку на ход зверя, выстрелил.
Ему показалось, что бык споткнулся и сейчас упадет. Но тот продолжал уходить.
Андрей, мгновенно взмокший от волнения, передернул затвор и снова кинул приклад к плечу.
Гул выстрела пронесся по озеру, ударился в прибрежные скалы и растаял в заозерной дали.
Изюбрь сделал огромный прыжок и исчез из глаз.
«Убил! Кажется, убил!» — бормотал Россохатский, карабкаясь по тропинке на пологую скалу, поросшую кустарником.
Задыхаясь, перескакивая через камни, он добрался до того места, на котором в последний раз видел быка, и замер.
Изюбря не было.
Андрей стал метаться по кустарнику, надеясь найти следы крови. И не обнаружил их. Бык ушел без единой царапины.
Россохатский обессиленно сел на землю и низко опустил голову. Впору было завыть в голос или разразиться ярыми ругательствами, чтоб облегчить душу.
В магазине остался один-единственный патрон, один патрон на всю горькую, долгую дорогу. Катя и он должны будут отправиться в путь без запасов пищи — и это почти катастрофа, почти смерть.
Взгляд бессознательно упал на планку карабина, и Андрей зло усмехнулся. На оружии стоял постоянный прицел. Сотник второпях забыл его передвинуть, и при выстрелах пули не долетали до цели.
Не зная, что сказать Кате, Россохатский побрел к озеру, вытащил из-под обрушенного скрада шинель и, спотыкаясь, отправился к пещере.
Кириллова встретила его продолжительным взглядом, и лицо ее сморщилось, точно от боли. Но она ничего не сказала.
Андрей сел рядом на лапник, сообщил, виновато усмехаясь:
— Без раны зверя не убьешь. Выругай, может, мне легче станет.
Катя погладила Андрея по мокрой гимнастерке, сказала, вздыхая:
— Чё ж ругать? Жить надо.
Они решили уходить завтра же утром.
Конец, дня потратили на сборы. Россохатский привязал к ремню золото, женщина завернула в траву и тряпку остатки хариусов, переложила в жестяную баночку соль, прокалила в огне горстку мелких кедровых орехов.
Как только развиднелось, Катя разбудила Андрея, и они, посидев в молчании перед дорогой, направились вдоль озера.
Тропа обогнула прибрежный хребет и устремилась на восток, к новым хребтам и седловинкам.
И опять были подъемы и спуски, заросли и болота, снова гремели над головой грозы, обильно падали дожди, и горели по ночам костры, отбрасывая тощие языки пламени на жалкую немощь ив и березок.