Камень огня
Шрифт:
Наконец прекратилось сводящее с ума звяканье, и тяжелый аромат сандала развеялся вечерним ветром. Тогда вор бесшумно спустился на землю.
Дверь в мавзолей была заперта, а замок туго обвит красными и желтыми лентами.
Яростным движением Аарон разорвал ленты и вслед за ними бросил замок на землю. Смазанная дверь бесшумно распахнулась, впустив юношу внутрь.
Он работал и жил в тени, но эта темнота была другой. Резной фриз обрамлял свет, льющийся в открытую дверь мавзолея, не позволяя ему распространяться дальше серого прямоугольника на полу. На границе этого тусклого освещения, почти в центре гробницы, стоял алтарь: Девять Наверху окружали Одну Внизу, которая баюкала в мраморных руках латунную урну. Фахарра! Она останется в объятиях божества, пока не умрет следующий член семьи; тогда ее урну переставят на полки, протянувшиеся вдоль стен.
Аарон не видел полок — за алтарем темнота сгущалась в непроницаемую черную стену, но он чувствовал тяжесть мертвых и радовался, что ему не нужно проникать в их святилище. Вор пришел за тем, что находится у Одной Внизу. Боги Ишии не внушали ему ужаса, поскольку бог без веры — ничто, а Аарон верил только в смерть.
На границе прямоугольника света юноша остановился и протянул руку в тень. Нет, не достать. Его рука нащупала воздух. Придется сделать еще шаг или два за эту границу.
Аарон содрогнулся. Шагнуть в темноту, даже не такую густую, как у алтаря, все равно что войти в царство мертвых, в их мир, а не в обычное место их упокоения, и демоны его детства зашевелились во мраке. Но тут его руки коснулись урны, и, получив желаемое, вор отбросил свои страхи.
Он быстро вытащил пробку и погрузил крошечный золотой флакончик в крупный пепел. До нынешнего утра во флакончик были налиты любимые духи Фахарры, и запах жасмина еще не выветрился. Аарон украл его прямо из-под носа распорядителя похорон. Наполнив флакончик, юноша залепил его кусочком воска, на шелковом шнурке повесил на шею и спрятал под рубашку. Когда он водворял на место пробку, его захлестнул гнев. Внучка осталась верной себе до конца: урна была просто латунной, с рельефным рисунком, но без драгоценных камней. Оскорбление величайшей гранильщице, которую знала Ишия.
Величайшей гранильщице, которую знала Ишия…
И тут его осенила идея.
Аарон выпрямился и поднял ногу, собираясь уйти. Но, сам не зная почему, снова опустил ее. Еле различимое, лицо Одной Внизу смотрело на него с безмятежным сочувствием.
— Она ненавидела оставаться в темноте одна, — прошептал юноша и едва узнал собственный голос. Он прижал флакончик к груди. — Теперь Фахарра не будет одна. Не совсем одна. — Вор пытался остановить крик тоски, который рвался из самых глубин души, где лежал, спрятанный, два последних дня, но тот оказался слишком сильным. Он вознесся, а достигнув вершины, подхватил Аарона и бросил вниз, и юноша потерялся в этом крике.
Пронзительный вопль вернул его в чувство. Он тупо огляделся по сторонам, пытаясь сообразить, где находится. Мелькавшее в темноте белое пятно — удирающий в страхе прислужник — оповестило его о пребывании все на тех же землях храма. Смутные воспоминания о беге в темноте, о том, как он налетел на камень, упал, поднялся и снова побежал, не очень помогали. Фиговое дерево, растущее рядом, сказало больше, ибо многочисленные гробницы давно уже вытеснили из некрополя все деревья. Аарон вскинул голову. Сверху на него грозно взирала женщина с ястребиным носом. Он похолодел от ужаса, но вскоре понял, что она — каменная. Сад Знати.
Тела дворян отдавали вулкану, а их подобия в полный рост высекали в граните или обсидиане и ставили на участке храмовых земель, отведенном для таких памятников.
Прислужник, гуляя в одиночестве среди статуй умерших, увидел несущееся на него из темноты лицо — фигуры он не разглядел, ибо одежда Аарона была темной. Предполагая очевидное, прислужник завопил и бросился наутек.
Слегка поклонившись памятнику дворянке, Аарон рысцой устремился к стене храма. Он не безосновательно подозревал, что сообщение прислужника будет выслушано менее впечатлительным субъектом, и не испытывал ни малейшего желания сталкиваться с храмовой стражей.
Из широкой ссадины на руке сочилась кровь, но никакого иного вреда дикий гон по некрополю ему не причинил. И хотя пересохшее горло саднило, он чувствовал в себе некую умиротворенность. В оставшиеся до рассвета часы он отблагодарит за дружбу лучшую гранильщицу драгоценных камней, которую знала Ишия.
Он украсит место ее упокоения одним из ее творений. Аарон вернет ей изумруд с королевского посоха.
— Я не хотел спрашивать, и ты, возможно, скажешь, что это не мое дело… — толстяк провел грязными пальцами по тяжелой золотой цепи к висящему на ней медальону, — но как ты достал ее?
— Ты прав, Херрак, это не твое дело. — Аарон неподвижно стоял в тени битком набитого книжного шкафа, гармонирующего с этой захламленной комнатой, и не отрывал глаз от огромного человека за столом. — Она окупит то, что мне нужно?
— Человеку твоей профессии следует научиться большему терпению, — упрекнул юношу Херрак, папироса подпрыгивала на нижней губе. Он взвесил цепь в левой руке, а правой смахнул пепел с выпирающего живота. Сосредоточенно сдвинув несуществующие брови, толстяк медленно выдохнул дым вместе со смешком. — Однако ты сумел достать ее. Его милость не обрадуется пропаже.
— Забудь о его милости, — буркнул Аарон, — и давай ближе к делу.
Юноша украл цепь сразу после ухода из Сада Знати. Чтобы добраться до посоха, нужно попасть в Королевский сад, но только у Херрака можно раздобыть средства для этого, и цену назначает он. Толстяк уже не нуждался в богатстве, он хотел другого — чего-то запретного, уникального, чтобы схоронить его в крысином гнезде своего дома и чтобы ничьи глаза никогда больше этого не увидели. Аарону еще не приходилось иметь дела с Херраком, но он знал: это единственный человек в Ишии, у кого есть то, что понадобится ему сегодня ночью.
«А если цепи с медальоном не хватит?» Юноша отбросил эту мысль. Их не может не хватить. Он не успеет за остаток ночи найти что-то еще и похитить изумруд. Охрана в доме его милости отняла у Аарона слишком много драгоценного времени.
— Амулеты, мой друг, стоят дорого, — пробормотал себе под нос толстяк. Он еще раз взвесил цепь и улыбнулся, утопив глаза в складках щек. — Но думаю, она окупит тот, что ты просишь. Один только гнев его милости, вызванный пропажей, окупил бы его. Почти, — поспешно уточнил он, чтобы у юноши не возникло никчемных идей. — Да, она окупит твой амулет.