Камень власти
Шрифт:
— О, нас связывает чистейшая дружба, вам этого не понять.
Дверь распахнулась, и Орлов чуть не умер. Мимо него прошла великая княгиня и этот голштинский выродок. Григорий готов был провалиться под землю…
— Она скользнула глазами по комнате и не узнала меня, — горестно заключил он свой рассказ.
— А ты, идиот, хотел, чтоб она тебе на шею бросилась? — Мрачно спросил Потемкин. — Ты ее разве раньше не видел?
— Мельком. А ночью не узнал.
— Мудрено ли? Наши дамы так мажутся на маскарадах, что их родные
— Не-ет. У этой лицо было чистое, — мечтательно заметил Орлов. — Ты ее когда-нибудь видел?
— Откуда мне? Я на лошади во внутренних покоях в карауле не стою, — почему-то разозлился Гриц.
Потемкин соврал. Он видел великую княгиню два года назад, во время приезда вместе со студентами Московского университета ко двору. Тогда она произвела на него странное впечатление, и теперь Гриц не сумел бы никому рассказать об этом.
Слишком худая и хрупкая, Екатерина смотрелась фальшивой нотой среди приземистых пышных дам, окружавших императрицу. Приходилось даже опасаться за ее здоровье: не сухотка ли?
Она не была ослепительно красива: тонкие дуги бровей, большие, породистые руки, темные зачесанные назад волосы без пудры… И вместе с тем Гриц мог в любой момент вызвать из памяти ее лицо. Все, вплоть до едва проступавшей рыжей родинки на скуле, которую он, конечно, не мог заметить тогда.
Потемкин никогда не посмел бы хотеть ее, да и было бы странно хотеть такого тонкого, неосновательного тела… во всех его подробностях от легких щиколоток и узких, белых в темноте ступней, до худых, но сильных плеч и детской неразвитой груди. Ничего этого он не видел, но вообразил в одно мгновение.
Она стояла на другом конце зала, спиной к нему, а он ощущал, что его рукам хорошо знакома горячая потная бороздка ее позвоночника, изгиб поясницы, маленький и твердый, как камень, зад… Нет, она была даже нехороша. Но откуда он знал, как именно дрожит от возбуждения ее подбородок, как напрягается всеми мышцами ее впалый живот и суетливо бьются колени, как она закусывает левый уголок нижней губы, когда… и как устало клонится ее голова набок после…
Разве о таком можно рассказать? Даже Гришану.
Оба молчали. Потемкин был не на шутку встревожен.
— Ну, доложу тебе, мил друг, влип ты в историю, — наконец, произнес он, проводя ладонью по лбу.
— Что же мне делать? — Горестно спросил Орлов. Он сидел на окне, солнце било ему в спину и сияло сквозь русые кудри словно золотой венец.
— Забыть, — твердо заявил Гриц. — Не было ничего. Перстень твой уже продали, она тебя не узнала. Все. И никому, слышишь, никому ни слова.
— Не-е. Не можно, — протянул Орлов. — Я ей теперь буду везде в коридорах попадаться. Может узнает?
— Вольному воля, дураку — Тайная канцелярия, — махнул рукой Потемкин.
— Но ты ведь меня не выдашь? Слово дворянина? — Взмолился Гришан.
Гриц вдруг хорошо представил себе, как изогнется на дыбе мощное тело его друга, как палач поднесет ему к лицу горящий веник. «Откуда это во мне? — Думал Потемкин. — Уже скоро 20 лет, как никого смертью не казнят. Раздули дело с Бестужевым, так его никто пальцем не тронул».
Орлов сидел, уронив голову на руки, и тяжело вздыхал.
— Ты еще кому-нибудь сказал? — Наконец осведомился Гриц, вставая.
— Сержанту Корсакову. Со мной в карауле стоял, — срывающимся голосом сообщил Гришан.
— Трепло, — с презрением бросил Гриц. — Иди сейчас, не мешкая, к нему, дай денег. Возьми у меня, за бельем спрятано. Да скажи, что есть люди, которые знают, и если с тобой, что случится, то ему, Корсакову, не поздоровится.
— Ну как? — Осведомилась Прасковья Александровна через пару дней, прогуливаясь утром с великой княгиней в маленьком садике под ее окнами. У края дорожки лежал потерянный фрейлинами волан, и обе дамы задержали на нем многозначительный взгляд.
— «Выше всяких похвал», — улыбнулась Екатерина, процитировав надпись из последнего фейерверка, сверкавшую над монограммой Елизаветы Петровны. — Выше всяких похвал, Парас.
— Я же говорила, — победно улыбнулась графиня. — Это тебе не Стась, голубушка.
— Но почему? — Голосе великой княгини прозвучала едва сдерживаемая досада. — Почему? Какая-то дворняга, Бог знает кто, человек из самых низов… И ничего не боится! Ведь он узнал меня на следующий день, знаешь? Во дворце, чуть было не кинулся ко мне! Если б ты видела, с какой ненавистью он смотрел на моего мужа… А этот, потомок королей… — она не стала договаривать, ясно ощущая, что подруга прекрасно понимает ее.
— Петербург — до крайности нездоровый город. При таких погодах какой амур? — Издевательским тоном заявила Брюс. — Мужик бродит, как сонная муха, особенно иностранный. Вы от кого плизиру ждете? Аристократ, кровь дряхлая, и так еле, еле по жилам течет, а тут еще наши туманы да дождики…
Сердясь на себя за выходку на маскараде, Като на следующий день попыталась примириться со своей уже увядающей любовью. Доказать, что на самом деле любит Понятовского, а мимолетная встреча Бог знает с кем не оставила в ее душе никакого следа. Они провели вместе ночь, пользуясь тем, что великий князь вновь ушел к Воронцовой.
— Станислав! — Ее руки легли ему сзади на плечи. Лицо уткнулось в спину. — Станислав…
Одеяло еще хранило тепло его тела, а он уже стоял одетый и сам закалывал перед зеркалом жабо рубиновой булавкой. Ей захотелось, что бы Понятовский, наконец, перестал собираться.
— Станислав, — тихо повторила она, — Я изменила тебе… один раз… тогда…
— Я знаю, — посол не обернулся к ней, но Като заметила, что булавка вырвалась у него из неловких рук и острым концом уколола палец. Красное пятно расплылось на белом брабантском кружеве.