Камень во плоти (Бесшабашный) (др. перевод)
Шрифт:
Хентцау покосился на фею.
– И где мне его искать? – буркнул он. – Их теперь таких тысячи.
Человекогоил. Прежде Хентцау убивал людей просто, вот этими каменными когтистыми руками, но фея изобрела особое колдовство: камень, прорастающий во плоти. Как и все феи, рожать детей она не могла, а коли так, она придумала дарить Кмену сыновей другим способом: теперь всякая рана, нанесенная гоилом человеку, превращала человека в гоила. И мало кто сражался против своих бывших собратьев с б'oльшим ожесточением, чем такие вот полукровки. Но Хентцау все равно их побаивался, как и феи, чьим колдовством они порождены.
По губам Кмена скользнула улыбка. Нет,
– На этот счет не беспокойся. Того, кто мне нужен, отличить нетрудно. – Кмен поставил серебряную фигурку обратно на карту. – У него на коже прорастает нефрит.
Даже стражники переглянулись, но Хентцау лишь недоверчиво скривил губы. Плавильщики лавы, что варят кровь земли, птица без глаз, которая все видит, – и конечно же, нефритовый гоил, делающий непобедимым короля, которому служит… Россказни для маленьких детей, годные лишь на то, чтобы расцветить картинками бездонную подземную тьму.
– И какой же разведчик вам все это рассказал? – Хентцау невольно провел рукой по зудящей коже. Уже скоро станет так холодно, что кожа начнет трескаться, как стекло. – Прикажите его расстрелять. Нефритовый гоил – это небылица. С каких это пор вы стали верить в сказки?
Всякому другому гоилу такие слова могли стоить жизни, вон и стражники испуганно потупились, но Кмен только передернул плечами.
– Найди его! – приказал он снова. – Он ей приснился.
Опять она. Фея огладила бархатные складки платья. По шесть пальцев на каждой руке. На каждое колдовство по пальчику. Но пальчики-то вон до сих пор трясутся. Видать, сон не больно хороший был. Хентцау почувствовал, как все в нем закипает от гнева. Этот гнев, подобный огненному жару земных недр, носят в себе все гоилы. Если понадобится, Хентцау жизнь отдаст за своего короля, но разыскивать наяву всякую чушь, пригрезившуюся его возлюбленной, – это совсем другое дело.
– Чтобы стать непобедимым, вам никакой нефритовый гоил не нужен.
Кмен смерил его долгим взглядом, как чужака.
Король. Хентцау в очередной раз поймал себя на мысли, что боится называть его по имени.
– Найдешь его, – повторил Кмен. – Она говорит, это важно, а она еще ни разу не ошибалась.
Фея подошла к королю и встала рядом. Ах, с какой радостью Хентцау сдавил бы сейчас ручищами эту бледную шею… Но даже эта мысль не принесла утешения. Фея ведь бессмертна, и это она переживет его, а не наоборот. И короля переживет тоже. И детей короля. И его внуков и правнуков. Все они только игрушки в ее руках, ее смертные каменные игрушки. Но король любит ее, любит куда сильнее, чем обеих своих гоильских жен, которые подарили ему трех дочерей и сына.
«Потому что она его околдовала», – шепнул внутренний голос. Но Хентцау только склонил голову и приложил к груди кулак.
– Как прикажете.
– Я видела его в Черном лесу. – У нее даже голос был какой-то водяной, журчащий.
– Это же добрых шестьдесят квадратных миль!
Фея лишь улыбнулась, и Хентцау почувствовал, как у него сердце заходится от ненависти и страха.
Ни слова не говоря, она вынула из волос жемчужные заколки, на которых, как у людских женщин, держалась ее высокая прическа, и провела по волосам рукой. Полчища черной моли, с бледными, похожими на черепа пятнышками на крыльях, вылетели у нее между пальцев. Стражники, едва это черное облако устремилось на них, кинулись распахивать двери, да и солдаты Хентцау, ждавшие в темной прихожей, испуганно прижались к стенам. Все они знали: эта моль прокусывает даже каменную кожу.
Фея,
– Когда они его найдут, – произнесла она, не удостоив Хентцау взглядом, – они к тебе прилетят. А ты немедля доставишь его мне.
Его солдаты, благо дверь оставалась открытой, таращились на фею во все глаза, но мгновенно опустили головы, стоило Хентцау обернуться.
Фея.
Да будь она проклята, она и та злосчастная ночь, когда, откуда ни возьмись, она появилась между их шатрами. Третья битва, третья победа. А она прямиком двинулась к королевскому шатру, вся будто сотканная из стонов раненых и лунного света, бесстрастно лившегося на убитых воинов. Хентцау заступил ей дорогу, но она просто прошла сквозь него, как вода сквозь пористый камень, будто он тоже уже мертвец, прошла – и украла у короля сердце, чтобы вложить его в свою тщедушную, бессердечную грудь.
Однако даже он, Хентцау, вынужден был признать: самое отменное оружие не сеет в рядах противника и десятой доли того ужаса, в какой повергает его колдовское заклятие, превращающее мягкую людскую плоть в камень. Впрочем, он был уверен: в этой войне они победили бы и без колдовства, и, по совести, такая победа была бы ему куда больше по вкусу.
– Я отыщу нефритового гоила и без вашей моли, – бросил он. – Если это и вправду не только сон.
Она ответила ему лишь улыбкой. Но улыбка эта змеей ползла за ним до самого крыльца, где его встретил нестерпимый дневной свет, от которого темнело в глазах и кожа начинала трескаться, как иссыхающая глина.
Да будь она проклята.
4. По ту сторону
Голос Уилла звучал так странно… Клара вообще с трудом его узнала. Сначала столько недель ни слуху ни духу, а потом этот чужой голос по телефону, – и даже не объяснит толком, зачем звонит.
Казалось, народу на улицах даже больше, чем обычно, и она никогда не доберется до старинного доходного дома, где Уилл и его старший брат родились и выросли. С серого фасада глядели угрюмые, изъеденные копотью каменные лица. Клара невольно подняла на них глаза, когда швейцар распахнул перед ней дверь подъезда. Она даже переодеться не успела – так и выскочила в зеленом форменном халате из больницы, только пальто набросила. Вообще ни о чем подумать не успела. Помчалась сломя голову.
Уилл…
У него был такой потерянный голос. Как будто он тонет. Или прощается навсегда.
Она задвинула за собой решетку старого лифта. Тот же самый форменный больничный халат был на ней и в тот день, когда они с Уиллом впервые встретились – у дверей палаты, где лежала его мать. Клара часто подрабатывала по выходным в больнице, и не только потому, что ей нужны были деньги. В университете за всеми учебниками и лекциями как-то забываешь, что кровь и боль – очень даже реальные вещи.
Седьмой этаж.
Медная табличка на двери настолько потускнела, что Клара непроизвольно протерла ее рукавом.
Бесшабашный. Уилл частенько потешался, до какой степени не подходит ему собственная фамилия.
За незапертой дверью ее встретила горка невскрытых писем на коврике, но в прихожей горел свет.
– Уилл?
Она приоткрыла дверь в его комнату.
Никого.
И на кухне тоже.
Судя по виду квартиры, здесь много недель вообще никого не было. Но Уилл сказал, что звонит из дома. Тогда где же он?