Камень во плоти

Функе Корнелия

Разумеется, истинный педагог мог бы оспорить эти меры, но они позволяли Орфею, равно как и стеклянному человечку, хоть немного развлечься во время урока.

Северина часто ошибалась при письме. Во имя всех кошмаров этого мира, она была еще дурее, чем остальные девицы, которым Орфею доводилось преподавать!

Слова… Люди здесь пользуются ими наподобие ящиков, набивая их жизнью, будто засохшим хлебом! Неудивительно, что его мучила бессонница. Дни приходили и уходили, не оставляя по себе ничего, кроме следа в виде цепочек мертвых букв, а скрежет

перьев ему мерещился даже во сне.

Полоску пергамента Орфей обнаружил уже за ужином. Он-то все удивлялся, что его новая ученица ни разу не вспылила, хотя Халцедон чуть ли не дюжину раз прошелся по ее неловким каракулям. Но ему ли не знать, сколь многое позволяет вытерпеть надежда на отмщение?

Тупица заложила пергамент в одну из его книг, лежавших во время урока перед ней на столе. Почерк был точно ее, хотя на этот раз она затратила на чистописание куда больше труда:

Сок крапивный, капля крови —Волшебство проснулось в слове,Халцедон чтоб весь извился,Словно мерзкий червь, от боли.

Вот тебе на! Дочь булочника, оказывается, верит в могущество слова!

Орфей огляделся. «Халцедон чтоб весь извился…»

Стеклянного человечка нигде не было видно, но это ровно ничего не значило. Как правило, он убивал вечера за тем, что разыскивал себе подобных по узким проулкам Брунека, сколько Орфей ни пытался вдолбить ему, что стеклянные человечки суть нелепые творения Чернильного Шелкопряда и потому в этой части мира не водятся.

Может быть, Халцедона видел Рудольф; Орфей взял себе слугу, хотя, по правде, это было ему не по карману. Он хотел было кликнуть Рудольфа, но тут из-за сахарницы донесся сдавленный стеклянный вскрик.

Халцедон беспомощно дрыгал ногами, а сапоги его соскабливали стружки со стола, за которым Орфей долгими ночами безнадежно пытался вычитать к жизни слова.

Да. Он действительно извивался, словно червь.

Орфей пораженно уставился на бьющегося в корчах стеклянного человечка.

О, это что-то небывалое.

Просто чудеса какие-то!

Халцедон все еще извивался с искаженным от боли и бессильного гнева лицом, а Орфей уже велел Рудольфу подать ему пальто. Слуга был неповоротливей улитки с виноградной горы. Но ничего, это легко поправить, ведь теперь слова снова станут повиноваться Орфею. Теперь все можно изменить!

Небо было по-прежнему ясным. Бледная луна висела между крышами, покрытыми деревянной кровлей. В переулках Орфею не встретилось ни души, если не считать цыганки, схватившей его за руку, чтобы прочесть там его будущее. Орфей оттолкнул ее прочь. Будущее будет таким, каким он его напишет!

Увидев Орфея перед дверью в столь неурочный час, слуга булочника изобразил на лице недовольное изумление, но все же удовлетворился байкой о забытых домашних заданиях. Ученица Орфея оказалась не такой дурехой. Северина Габеркорн отлично

знала, почему учитель спрашивает ее поздно вечером.

– Прекрати это безобразие! – накинулся на нее Орфей. – И немедленно! – Он не видел смысла с ней церемониться. – Халцедон мне еще нужен. И к тому же я хочу знать, как это у тебя получается.

Северина посмотрела на дверь. Орфей так и не понял, чего было в ее взгляде больше: надежды увидеть там родителей или страха, что они и правда явятся. На ее стоическом лице вообще было трудно что-либо прочесть. Наконец она требовательно протянула ему руку.

Орфей передал ей полоску пергамента.

Она поплевала на слова и отдала ему пергамент обратно.

– И это что, все?

Кивок.

– А что ты еще можешь наколдовать?

– Могу приворожить к себе мальчика.

– А еще?

Она прикусила губу и бросила на него мрачный взгляд исподлобья:

– А еще я сделала себе нос тоньше.

Черт, эта страна опаснее, чем он воображал, если уже четырнадцатилетние девчонки умеют выписывать себе новые носы или призывать корчи на стеклянных человечков.

– А слова надо читать вслух?

Северина покачала головой.

Вот досада. Орфей так гордился своим бархатным голосом. С другой стороны – выходит, вся искусность переплетчика и его дочери здесь тоже не подмога. Эта мысль его воодушевила.

– Кто тебя этому научил?

Крапивный сок и кровь… Ну не сама же она до этого додумалась.

Она даже не попыталась скрыть злорадство в голосе:

– Слова подчиняются только женщинам.

Вот так новость.

Слова на пергаменте расплылись от ее слюны.

– Я еще раз спрашиваю… кто тебя этому научил?

Девица уперлась:

– Если их выдашь, сразу умрешь.

– Их?

Он пригрозил показать пергамент ее родителям, но Северина как воды в рот набрала. Ни имя Фенолио, ни его собственное, насколько было известно Орфею, ни на кого так не действовало. Поразительно.

Жена булочника очень некстати вошла в комнату как раз в тот момент, когда Орфей уже схватил ее дочь за косы, чтобы силой вытрясти из нее правду. Перед тем как откланяться, он собрал с пола обрывки пергамента.

Чернила, растворившиеся в слюне. Кровь. Крапивный сок. По всему видно, что в этой местности требуется побольше ухищрений, чтобы заставить слова дышать. Но это возможно.

«Они»…

Когда Орфей возвратился домой, Халцедон был жив, хоть и посапывал в изнеможении рядом с чернильницей.

Рудольфа Орфей обнаружил в кухне.

– К кому идти, если нужны волшебные слова?

Тот втянул голову в плечи, будто курица, которой пригрозили топором.

Но едва Орфей повертел у него перед носом одним из своих нелегким трудом добытых талеров, карие глаза слуги сделались круглыми, как монеты. Рудольфу приходилось кормить четверых детей. Четвертый сделал его вдовцом. Слуга столь отчаянно нуждался в работе, что Орфею не составило труда уговорить его на самое скромное жалованье.