Каменная река
Шрифт:
Тут донна Рири, эта ведьма, успевшая спрятать доллары в передник, снова заголосила:
— Ах, бычок, мой бычок, за что тебе такая доля? Неужто зря я тебя кормила-поила? Отдали, горемычного, на погибель, злым сарацинам на поживу! И все я, я виновата: зачем не укрыла тебя от этих иродов?!
— Да замолчите, мама, — повернулся к ней Минико. — Ведь они долларами заплатили за него.
— Что в них толку, в этих долларах, сынок? А теленочка-то ненаглядного нет у нас теперь!
До старухиных причитаний
— Как же я теперь корову-то выведу из хлева? — не унималась донна Рири. — Она ведь, бедная, тоже издохнет, как увидит, что ее сыночка сгубили!
— Будет вам, мамаша, — урезонивал ее Минико. — Хотите, чтоб и нас пристрелили, как теленка?
В конце концов Обжору эти вопли задели за живое, тем более что старуха в своих проклятьях никого не забывала, то и дело грозила нам своим узловатым пальцем.
— У-у, ведьма! Сейчас вот подожгу ей подол — будет знать.
— А ну давай! — обрадовался Золотничок.
— Бросьте, — сказал Тури. — Пусть разоряется, коли охота. А у нас другие дела есть.
Мы стали помогать солдатам разделывать тушу. Сперва надо было ее продуть со всех сторон, чтобы шкура легко отделялась. Пузырь дул так, что аж побагровел от натуги, я же только делал вид, что дую, а на самом деле просто вдыхал сладковатый запах парного мяса. Чернявый и мой брат тоже особо не напрягались и втихаря мне подмигивали; каждый зажал в зубах телячью ногу, будто трубу.
Шкуру сняли и повесили на оливковое дерево. Мясо у телка и впрямь оказалось душистое, нежно-розовое.
— О святители-угодники! — Мой брат воздел руки к небу, точь-в-точь как донна Рири.
— Аминь! — торжественно провозгласил Чернявый.
Солдаты ловко и уверенно разделывали телка, а у нас вместо скрежета пилы и хруста костей в ушах стоял поминальный звон по нашему зверскому голоду. Но едва мы поняли, что сержант собирается вернуться в Минео, так и не изжарив ни куска телятины, как тут же вскочили и каждый сжал горсть земли.
— А ну-ка, посолим чуток это мясцо! — грозно произнес Тури.
Сержант что-то прокудахтал и все-таки выдавил из себя улыбку.
— О’кей, — кивнул он: видать, и у него брюхо подвело не меньше нашего.
Солдаты вспороли ножом влажно поблескивающие телячьи кишки.
— Ой, матерь божья! — воскликнул Агриппино, увидев зловонную пузырящуюся жижу с остатками непереваренного сена и бобов. — Вот откуда дерьмо-то выходит, а вам и невдомек!
Кишки сержант распорядился отдать братьям Маммана, а эти скряги хоть и со скрипом, но все же выдали нам немного оливкового масла и сковородку.
Мы тем временем набрали хвороста для костра, и вскоре на гумне уже весело потрескивал огонь, рассыпаясь тысячами искр.
Усевшись вокруг костра, мы жадно вдыхали бесподобный аромат жареного
Обжора усердно тер руками виски.
— Не могу, башка болит… Все из-за старой карги…
Пузырь сидел и пускал слюнки: казалось, он сам поджаривается на огне, как это бело-розовое мясо.
— Ну долго нам еще ждать? — простонал Тури: он один еще способен был говорить связными фразами.
Золотничок, мой брат и Чернявый поплотнее прижались друг к другу — похоже, у них кружилась голова — и неотрывно смотрели куда-то в пространство.
Сержант вдруг повернулся к братьям Маммана.
— Уайн, — произнес он.
— Что? — не поняли те.
— Уайн, уайн, — хором повторили все американцы.
— Вина просят, — перевел Марио Гулициа. — Бросьте дурачками-то прикидываться!
— Какое вино? — Минико прищурил свои хитрющие глазки. — Откуда у нас вино?
— Нет вино? — спросил сержант.
Братья божились, что от прошлого года ничего не осталось, а новый виноград еще не поспел.
— Видите, и виноградник-то у нас совсем махонький. — Они показали на клочок земли у подножия холма.
Но тут вмешался Кармело:
— Несите вино, не то расскажу этим олухам, как вы их обдурили.
Саридду сдался.
— Учти, — сказал он, тыча в меня пальцем. — Только из уважения к твоему отцу… — И притащил бутылку какой-то паршивой кислятины. Да кто ж такое станет пить?
Сержант роздал нам поджаренные куски, а оставшиеся, части туши солдаты развесили на деревьях — пускай провянут.
— Кушайте на здоровье, — сказал Винченцо Маммана, которому тоже дали кусок.
Донна Рири ушла в дом и больше не показывалась.
Долгожданный миг настал. Мы вгрызались в горячую мякоть и вовсю работали челюстями. Каждый объявлял для смеху:
— У меня грудинка!
— А у меня бок!
— Кострец!
— Филей!
— Олрайт! — подытожил сержант.
Костер догорал, лишь под сковородкой поблескивали кровавые язычки пламени.
— Маммана, эй, Маммана! — донесся вдруг голос из-за миндальных деревьев.
— Кто там? — спросил Минико.
— Да я, не признал, что ли? — отозвался седой круглолицый крестьянин лет этак шестидесяти.
Это был мой дядя, дон Микеле Риццо: его земля была там внизу, возле дороги.
— Приятного вам аппетита, — сказал он, подходя к нам.
— Садитесь с нами, — пригласил Саридду.
— А я-то работаю себе на поле и думаю: откуда благоухание такое, будто розы расцвели… — Тут дядя увидел меня. — Эге, и ты здесь! Да не один, а с братцем. Ну и ну! Мать ради них надрывается, на ней еще трое малолеток, а эти паршивцы вон где шныряют!