Каменное перо
Шрифт:
А теперь самый главный вопрос: что делало меня более предпочтительным автором сказки, чем Изабелла? Я и дневник-то никогда не вел, какой из меня писатель?
Если я все правильно понимал, то и ведьма могла в свою очередь перебросить долг на кого-то другого, а тогда и Принц, и отец получали то, что хотели – оба освобождались от ответственности и лишали ее своих близких. Почему никто не стал обсуждать столь очевидный вариант, мне было неведомо.
Собравшись с духом, я изложил эти прозорливые мысли родителям.
Отец выслушал меня не перебивая, а его ответ застал меня врасплох.
– То есть, сын, ты считаешь, что передать отцовский долг совершенно незнакомому человеку – предпочтительнее, нежели исполнить его самому?
– Откуда мне знать, что я исполню этот долг лучше, чем этот незнакомец? Я не умею писать сказки, – обиделся я.
– А ты пробовал? – возразил отец.
Я смолчал
– Сын, – негромко сказал батюшка, – я очень виноват перед тобой.
Я совершенно не ожидал такого признания, и невольно поднял взгляд.
– Я связал тебя контрактом еще до твоего рождения. Я не имел на это никакого права, но мне тогда казалось, что не было на свете ничего проще, чем написать несколько небольших новелл. Я отчаянно нуждался в деньгах и был готов согласиться на любые условия. Тот, кто составил контракт, был готов на невероятные уступки, и предлагал мне самое щедрое вознаграждение, но одно условие он менять наотрез отказался – в случае моей несостоятельности написать обещанные три истории в указанный срок, за мной закреплялся долг. Долг не имел срока давности и переходил к моему первенцу. Мне не давалось второго шанса, а у нового носителя долга не было выбора – мои неспособность или отказ продолжать работу над новеллами считались окончательными и бесповоротными. Я рассмеялся ему в лицо, и подписал контракт. Несложное на первый взгляд поручение совершенно не располагало к тому, чтобы я начал переживать о судьбе несуществующего наследника. Как ты видишь, самоуверенность не привела меня ни к чему хорошему.
– Что же остановило вас?
– Я вынужден был уехать.
– Вы не расскажете мне, как это получилось?
Отец отвел взгляд.
– Моя история произошла слишком давно. Многое изменилось с тех пор. Я думаю, что повесть Принца будет тебе куда полезней. Он подхватил Контракт и почти завершил его, но, как видишь, завершил не до конца.
Я замялся.
– Принц обмолвился, – продолжил отец, – что текущий Контракт будет последним. Новых должников не будет. Остаетесь только вы с этой ведьмой. Я хочу поподробнее расспросить его об этом, сын. Мой тогдашний… работодатель никогда не предостерегал меня на сей счет, и мне неспокойно от таких новостей.
– Тогда тем более, – обиженно заметил я. – Что плохого случится, если мы с Изабеллой откажемся? Будет большой штраф? Принц пусть и в изгнании, но неужели он не сыщет средств? Сколько мы останемся должны?
– Случится следующее: работодатель… сам напишет недостающие новеллы.
Я захохотал.
– Так пусть!
Отец не разделил мое веселье. Он смотрел на меня немигающим взглядом.
– Этого я и боюсь, – признался он.
– Мне очень сложно что-либо разобрать по обрывочным деталям, которыми вы с этим Принцем меня кормите, – выпалил я. – Как я должен завершить ваш контракт, если я даже не представляю себе, как он составлен, что я должен по нему выполнить и чем мне это грозит? Почему я должен довольствоваться двусмысленными намеками?
– Потому что чем меньше ты знаешь о моей истории. Тем проще тебе будет написать свою, – невозмутимо отвечал отец. – Что думает об этом Принц, мне неведомо, но я буду всецело рекомендовать ему не обременять тебя излишними подробностями.
– Вы же обещали при матушке, что вскоре «тайн не останется»?
Он устало вздохнул.
– Это не тайны, пойми же. Я уже поведал о многом, к остальному подготовит тебя Принц. Пойми же ты, я не видел новых редакций Контракта и не могу судить об изменениях наперед, а то, что я расскажу тебе сейчас, может пагубно повлиять на твою работу. Чем меньше ты задумываешься о ненужных… технических особенностях того, что ты делаешь, тем проще тебе будет завершить предначертанное. Я понимаю твое нетерпение, но ничего не могу поделать. Тебе придется довериться мне, сын.
– Я если я откажусь, – процедил я сквозь зубы. – Если я, увидев контракт, найду его условия неприемлемыми? Если Изабелла по каким-либо причинам окажется более предпочтительным кандидатом? Что тогда?
– Я прошу тебя не отказываться, – тихо сказал отец.
– И все же? – немилосердно настаивал я.
– Тогда… – отец нахмурил брови и потер лоб рукой, будто разглаживая морщины. Я еще никогда не видел его столь изможденным и старым. То было сейчас, а раньше… О, как он возвышался надо мной звездою непререкаемого авторитета и непоколебимой уверенности, каким мудрым, вечным, бесконечно далеким и неоспоримым было его присутствие! А сейчас я чувствовал в себе силы бросить ему вызов, я был способен на крамолу, на преступление, на святотатство, потому что впервые на моей памяти он не сдюжил и предстал предо мною в новой, неожиданной ипостаси, имя которой – предательство. Он не был моим лучшим другом, я не бежал к нему с переживаниями и не делился надеждами, а сейчас он грозился отобрать у меня то единственное, что связывало нас воедино – свою непогрешимость. То, что годами копилось во мне и раньше выплескивалось только в горячих внутренних диалогах и осторожных жалобах матери, разом вырвалось наружу. Да, я порой перечил ему, но никогда еще не чувствовал себя победителем в споре. Но сейчас, когда мои доводы были столь безупречными и обоснованными, а его позиция казалась такой недосказанной и ветхой, я чувствовал, что победа уже не ускользнет от меня. Я не ожидал от себя такого цинизма, и с непривычки наслаждался своей внезапно обретенной властью. Однако мой триумф был скоротечен.
– Тогда, – сказал отец, меряя меня холодным взглядом своих глубоких голубых глаз, – я вынужден буду повелеть тебе как отец и глава рода: ступай, сын, и выплати долг нашей семьи. Смой позор с моего имени и не возвращайся, не завершив начатое. Я больше ни слова не скажу об этом деле. И пусть перо твое будет легким, а сердце – чистым.
Я был с грохотом низринут обратно на бренную землю.
В тот же день отец отправился на маяк поговорить с Принцем. Он ушел после обеда и не вернулся к наступлению ночи. Матушка так разволновалась, что хотела уж было сама отправиться к побережью, но я с трудом удержал ее от безрассудства. Вместо этого я засобирался сам, но мы внезапно поменялись ролями, и теперь уже она чуть не плача принялась отговаривать меня. Я был несказанно удивлен. Нежная и чуткая, но неизменно сдержанная и рассудительная, она выглядела такой потерянной в последние несколько дней… Ее маленькие слабости на протяжении всех наших лет вместе и причины их проявления стали потихоньку складываться в одну пугающую картину, но я отогнал неизбежное прочь – я еще не был готов к новой волне откровений.
Вместо этого я совершенно подло воспользовался ее шатким состоянием и попытался вызнать хоть что-то из того, о чем умалчивал отец.
– Чего вы опасаетесь, матушка? Неужели маяк таит какую-то опасность? Что с того, если я быстро наведаюсь туда и тут же вернусь обратно? Вы думаете, что отец мог попасть в беду?
– Что ты, милый, нет, – прошептала бедная женщина.
– Быть может, это как-то связано с Контрактом? Как вы думаете, я должен буду написать какую-то особенную сказку?
– Отец расскажет тебе сам, Габриэль, я не очень хорошо осведомлена…
– Но вы же читали то, что, написал отец? На что это было похоже?
Ее реакция разбила мне сердце. Она все-таки зарыдала и, отвернувшись от меня, энергично замотала головой, бормоча сквозь всхлипывания:
– Не спрашивай, мой мальчик, не спрашивай!
– Матушка! – воскликнул я, краснея за свою бессердечность, и обнял ее дрожащую фигурку.
В эту секунду дверь с грохотом отворилась, и отец влетел за порог. Он сделал несколько шагов по направлению к нам, и мы в едином порыве повернулись, чтобы встретить его. Я почувствовал неладное. Матушка, благослови небеса ее душу, должно быть, почувствовала это задолго до меня. Тусклый огонек свечей не позволял нам разглядеть батюшкино лицо, но черты его как будто исказились и он, вместо того, чтобы подойти к нам, неловко накренился и упал на одно колено. Мы бросились к нему, я ухватил его за руку и попытался поднять, но вместо этого он выскользнул из моего объятия и распростерся на полу. На его виске сверкнуло что-то темное и жидкое. На белой рубахе, насколько я мог различить, растеклось еще одно пятно. Я отпрянул и вскрикнул, матушка упала на колени и прильнула к его груди, но тут же опомнилась и овладела собой. Она руководила мной. Вместе мы дотащили отца до кровати – он был статен и тяжел, сложен гораздо плотнее меня, а тело его, после стольких лет жизни на границе леса, приобрело здоровый вес человека, не брезгающего даже самой тяжелой работой. Матушка метнулась за водой и, к моему облегчению, уже через несколько минут он пришел в себя. Рана под рубахой оказалась глубокой царапиной. Куда большие опасения внушали несколько синяков на ребрах и на груди и огромная ссадина на виске, но отец недовольно отмахнулся от нас и безуспешно попытался сесть.