Каменное сердце и мастер Гонтье
Шрифт:
– Господин ваш, мастер Лакомб, почил в минувшую среду. Вам это известно?
Язык оказался проворнее мозга.
– Жак Лакомб мне никогда не был господином.
Человек-с-кольцом не ударил его, незнакомец тоже не стал грозиться побить.
– Все верно. Господин вам, Пьер Гонтье, только Бог. А после король.
«Они, видно, не из баронов, – думалось Пьеру. – Хотя кто их поймет».
– Ваши мысли о короле, мастер Пьер?
Тут либо отпустят, либо повесят. И права на ошибку у него сейчас нет. Тут как в игре в кости – или угадал число троек под грязной глиняной кружкой, или же нет. Он брякнул наугад,
– Я верный слуга королю. А король – верный слуга Господа нашего.
Человек-с-кольцом хмыкнул. Тяжелая рука с плеча Пьера исчезла, но лишь затем, чтобы толкнуть его вперед, настойчиво, но не сильно.
– Так поклонись королю. А то у того терпение скоро закончится.
Он склонился так быстро, как только позволила больная спина. Чем ниже он склонится, чем почтительнее, чем дольше будет так стоять, почти касаясь носом стола, тем больше времени у него будет понять, что это не сон. Что король перед ним, что монарх отчего-то знает и его, и Лакомба – что вообще известно Филиппу? Видимо, все. Врать королю и таиться, вероятно, бессмысленно.
В сказках старух короли – если соизволят предстать перед кем-то без золота, парчи, жемчугов – выглядят совсем как люди из плоти и крови. Будто обычный купец или местный портной, горожанин, который по утрам славит отечество, французскую землю, а после ужина дубасит жену. Филипп и без парчи, и без золота нагонял на Пьера такого ужаса, что впору было, как старухи-плакальщицы – повалиться в ноги и выть. Может, сойдет за юродивого, его и отпустят. Король не сказал ему ни слова угрозы, король не приказал человеку-с-кольцом его снова ударить. Филиппу было немного за сорок, но седина была редкой, а не клочьями, как у Лакомба, щеки выбриты, а глаза, казалось, никогда не моргали. Пьер смотрел на руки, которые отчего-то были намного меньше, чем у любого вояки. Меньше и хрупче. Только думалось Пьеру, будто это ястребиные когти, а он жалкий трусливый заяц-беляк.
– Поднимись.
Он поднялся и промямлил «Ваше Величество».
– Теперь вам известно, что я – Филипп, что я ваш король и король каждой травинки на этой земле. Может статься – и на земле за проливом тоже. Знаете, кто этот любезный молодой человек, что вас доставил сюда?
Пьер покачал головой.
– Это Клод из дома Мариньи, младший сын моего дорогого советника, Ангеррана.
Человек-с-кольцом надменно взглянул на Пьера и продолжил молчать. Кривую улыбку к его лицу, очевидно, просто приклеили.
– Вы о нем слышали, мастер Гонтье?
Пьер напряг память. Мысли носились, будто муравьи в муравейнике. Может, и слышал.
– Я слышал о Мариньи, – промямлил он. – Но знаю лишь об отце.
Молодой человек побледнел – должно быть, от гнева, а король рассмеялся. Коротко, будто и не хотел.
– Видишь, Клод. Лишь об отце. Собственно, Гонтье, именно поэтому сей господин сейчас здесь, рядом с нами.
– Чего ждать от отребья с окраин Парижа, – процедил молодой человек. – Он не признал даже своего короля.
Филипп поднял голову.
– В лицо не признал. Но о Филиппе наслышана каждая Божья тварь не только на французской земле. Не равняй себя с королем, Мариньи. Будь мудрее и не повторяй отцовских грехов.
Клод де Мариньи побледнел еще сильнее, но лишь поклонился. Пьер знал, что и за меньшие речи сегодня грозила опала.
– Как я сказал, он здесь потому, что о Клоде де Мариньи не слышал никто за пределами дома. Тень отца слишком длинна, молодой Мариньи его ненавидит. Отец – мой добрый друг и помощник, но приструнить его я не против. Оттого его сын теперь вечно при мне, – король повернулся к нему. – А теперь скажите мне, мастер Гонтье. Я слышал о вас от Лакомба. Старый пьянчуга говорил о вас хорошо, так докажите же мне. Докажите, что он не обманывал, покажите свой ум. Ответьте, почему я, король Франции, говорю обо всем так свободно, так просто. Без единой утайки. Хотя многое из этого в строжайшем секрете. Многие ли простолюдины знают тайны короны?
Пьер смотрел в спокойные стальные глаза короля и понимал с отчетливой пугающей ясностью, что тот бесконечно далек не только от него, но и от человека-с-кольцом. Далек ото всех в этой сильной, но нищей, больной, как старик на смертном одре, стране, от семьи, сыновей, от покойной жены и духовника, к которому он, должно быть, ходит каждую среду и пятницу.
Ответ тогда показался простым.
– Королю нечего скрывать от такого, как я. Ваше Величество выложит передо мною все карты, как перед малым ребенком, эдакий карточный домик, зная наверняка, что мне не по силам сдвинуть даже одну. Так чего же бояться. Все остается при вас. Поэтому мой король со мной откровенен. Он ничем не рискует. Ни единой монеткой, ни толикой честного имени. Когда по земле идет лев, он не боится, что крысы утащат крошку мяса добычи. Крыса даже не двинется с места от страха.
Подобные короли, наверное, лести не любят. У них на то есть шуты – чтобы нашептывать на ухо, что льстецам доверия нет. Только Филиппу известно, что лести тут нет ни на грош. Голая правда, простое сравнение. Этих слов тот, наверное, ждал.
Король кивнул. Рассеянно прокрутил на пальце кольцо.
– Покойный Лакомб не соврал – вы действительно неглупы. Но вопрос за вопрос – хотите что-то узнать?
Пьер хотел бы узнать, уйдет ли он отсюда живым, а если уйдет, то как долго таковым и останется. Увы, кукушек в подземелье не было, а задавать подобный вопрос было слишком наивно.
– Откуда Ваше Величество знает Лакомба?
– Лакомб мне служил. Делал новый порох для войны с англичанами. Должно быть, он и правда был мне верным слугой, если об этом не знает даже его подмастерье.
Пьер вспомнил, как мастер ночами не спал, что-то смешивал и гнал его вон. Он был уверен, что так поступают безумцы, и просто не вмешивался. Не лез ни в грязные котелки, ни в запаянные сосуды в подвале. Пьяница и распутник-старик на службе короны, а весь рыцарский орден сжигают на потеху толпе – воистину в забавное время родила его гулящая мать.
– У вас еще остались вопросы?
Всего лишь один. Сейчас его не грех и задать.
– Для чего вам я, мой король?
Филипп глядел на него взглядом слишком спокойным и просто молчал. Будто рыба, что подняли со дня самого глубокого моря.
– Для того же, для чего и Лакомб? – после молчания Пьер продолжил. – Делать порох для англичан? Вернее, для Франции и для вас. Может, я смог бы. Но до старого пьяницы мне далеко. К тому же, Лакомб ничего не записывал. Будет нужно полгода, может быть, год, чтобы что-то продолжить. Вряд ли Кале и Нормандия будут ждать, но я не знаток королевской политики.