Каменные сердца

Кузнецов Михаил ""

– Кто?!

– Открывай, дядь Мить, это Федос!

– Ктооо?!

– Федос!

– Какой Федос?!

– Ты че, дед, совсем охренел?! Я тебе больше ни бутылки не принесу!

Заскрежетал замок, и дверь широко провалилась внутрь полутемного коридора. Из квартиры вырвался густой дух застойного тления. На пороге появился сухой замшелый старик в ободранной майке и спортивных штанах. Он вылупился на людей перед ним с таким горячим вожделением, будто это не гнусные ментовские морды, а первоклассные шлюхи.

– Вы кто?

– Майор Сенцов, уголовный розыск, – старший опер показал удостоверение и, не спросив, вошел внутрь.

Старик

только попятился. Слова «майор» и «уголовный розыск» блеснули в его туманных глазах искренним страхом. Значит, замазан дед в чем-то. Так вальяжно вваливаться на «малину» к братве – дело безрассудное. И порезать могут, и пострелять. Но майор давно понял, что никакая это не «малина», а обычный притон, куда шастает местная кодла, чтобы не маячить перед мусарами. Платон осторожно прошел по длинному темному коридору, так сильно похожему на прочие коридоры притонных хаз: кругом завалы из бутылок, пакетов не то с мусором, не то с макулатурой, тряпьем. За ним топали остальные. Сержант завернул на кухню, рядовой взял за шкирку деда и поволок за операм. Никита проверил ванную и туалет. Коридор вел дальше, мимо широкой двери в зал, и упирался в развилку к другим комнатам. Платон остановился в дверном проеме зала и осмотрелся.

Посреди большой, но почти пустой комнаты громоздился стол, на котором башнями возвышались бутылки водки, полями стелилась посуда с нехитрой снедью. Поверх нее в беспорядке валялись ложки, вилки, стаканы. За этим столовым царством восседали двое парней, похожих словно близнецы, со страшными, неприветливыми, но до безобразия самодовольными мордами. Одетые как настоящие квартирные монархи, – в засаленные футболки и треники, – они игрались со стаканами, блаженно жевали пельмени, задумчиво пускали в потолок сигаретный дым и не обращали на нежданных гостей никакого внимания. Наверное, ожидали своего деда-герольда.

Напротив стола подпирал стену диван, а на диване сидел сухонький дяденька неопределенного возраста. И вид у дяденьки был как у шамана независимого квартирного племени «стопятых». Он ритмично раскачивался, словно в трансе. За диваном жалась в угол девушка, косилась на Платона. Коситься старалась незаметно, но розыскник разглядел ее знакомый профиль. В другом углу шипел и плевался отдельными словами старенький телевизор – передавал какие-то новости из бунтующей столицы. В зале витал сквозняк, врывавшийся из раскрытой форточки, но местных это ничуть не смущало. Разве что девушка безуспешно старалась унять дрожь. Платон задержал взгляд на царственных особах за столом, которые его заметили, узнали и стушевались.

– Оооо… – печально протянул опер. – Знакомые морды. Борис. Дмитрий. Я что-то не пойму, вы одни на районе живете? Почему я вас постоянно, блядь, вижу?

Борис с Дмитрием опасливо переглянулись.

– В квартире чисто, – шепнул на ухо сержант.

Платон кивнул и шагнул к столу.

– Ну, господа, и что мы тут делаем?

– Многоуважаемый, – подал голос шаман с дивана. – Вы, собственно, кто?

– Дед Пихто.

– Так вали на хер, у нас уже есть один дед.

Платон глянул на шамана. Зрачки расширенные, говорит невнятно – под вмазой. С такими разговор короткий. Опер без слов дал ему крепкий подзатыльник, от чего шаман с кряком повалился на диван. Девушка в углу взвизгнула, домашние царьки вскочили.

– Сидеть! Руки на стол! – рыкнул опер и те послушно сели.

Платон обернулся

к своим.

– Этого берем, – и повернулся к столу: – А вас я спросил – что тут делаете?

– Так эээ… отдыхаем, – ответил один, который Дмитрий.

– Спокойно, – добавил второй, который Борис.

– Спокойно? – Платон, не вытаскивая руки из кармана куртки, продел пальцы в кастет. – Ты меня успокаиваешь?

– Н-нет, начальник. Сидим спокойно.

– И давно?

– С утра, начальник.

Платон покосился на сержанта, тот покачал головой.

– Боря, еще раз беса загонишь, я тебе глаз выбью.

Домашний царек сглотнул:

– Три дня сидим.

– И все три дня спокойно?

– Д-да… – но Бориса вовремя ткнул в бок товарища. – Точнее, не совсем…

Платон злобно усмехнулся.

– А кто там в углу щемится? Слышь, дамочка, я тебе. Ну-ка подъем!

Девушка не решалась встать, пока Платон не прикрикнул. Она вздрогнула и стала медленно выбираться из своего укрытия. Двигалась тяжело, кряхтя от боли, и опера поняли, что это не от бодяги. Ей было просто больно, как и любому побитому человек. Девушка с сопением встала у окна, стараясь спрятать лицо в копне грязных спутавшихся волос. На ней висел один легкий халатик с голубыми цветами, порванный по левому шву до подмышки. Справа на поясе болталась подвязка. Девушка дрожала и смущенно запахивала халатик, стесняясь своей наготы.

– Леночка, ты, что ли? – заискивающе спросил Платон, вглядываясь в знакомое лицо за вуалью из волос. – Открой личико-то, не бойся.

Девушка откинула волосы, продемонстрировав под правым глазом крупный кровоподтек. Платон незаметно проследил за Димой и Борей. Оба насупились, зашныряли взглядами по углам, предчувствуя скорые неприятности.

– Эх Лена, что-то я не удивлен, – обратился розыскник к девушке. – Ну и чего ты там стоишь? Иди сюда, покажись народу.

Девушка всхлипнула и неровно пошла к центру зала, куда указывал Платон. Опер описал продетым сквозь кастет пальцем круговое движение – мол, повернись. Лена, сглатывая тугую обиду, начала оборачиваться, демонстрируя полицейским ноги в синяках, длинную с подтеками шею, разодранный в лохмотья халат, сквозь который проглядывалось избитое нагое тело.

– Твою мать, – вздохнул Платон. – Вам что, уроды, адреналина не хватает? На своих баб уже кидаетесь? Что ж, я вам устрою веселую жизнь с аттракционами, – махнул своим. – Берем всех, в отделении пусть раскручивают эту парочку по сто тридцать первой.

– Начальник, да ты че…

Платон тут же развернулся:

– Кто пасть раскрыл?

Оба молчали, уставившись на опера залитыми кровью и хмелем глазами. И что-то в этих глазах настораживало.

– Будем считать, это ветер воет, – процедил розыскник. – Сейчас подъем и к стене, руки-ноги на ширину плеч.

Борис вскочил, опрокинув табурет.

– Пошел на… – вырвалось у него, и в руке блеснула вилка.

Время остановилось…

Дима и Лена в ужасе отпрянули от Бориса. Полицейские застыли на месте. Даже сам Борис оцепенел от своей реакции. Он вдруг понял, что натворил, и весь ужас сложившейся ситуации отразился на его лице: щеки побагровели, рот испуганно искривился, а брови поднялись, как у маленькой девочки. Он брезгливо держал в руках вилку, как неприятный пакет с помоями.

Платон медленно снял с правой руки кастет и достал из-за пазухи ПМ, перевел его в боевой режим.