Каменный Кулак и Хрольф-Потрошитель
Шрифт:
Но Волькша вновь перешел на карельское наречие:
– Эти люди увидели, как в их реку вошла ладья, – растолковывал он суровому княжескому сотнику. Говоря это, он обернулся к эстиннам, как бы предлагая им подтвердить свои слова. Кое-кто из рыбаков и вправду кивнул головой.
– Они же не знали, что это едет высокий посол владыки Ильменьских словен к свейскому конунгу с тайным поручением склонить того к совместному обузданию наглых даннов, – и Волькша опять обернулся к эстиннам: – Они ведь думали, что это от бури спасаются их супостаты, и пришли чинить Мсту, – уже почти все рыбаки и пахари соглашались с Волькшиными словами: – Но, узнав от меня, княжеского толмача, как обстоят дела, они тут же захотели спросить, не могут ли они чем-нибудь помочь высокому послу князя Ильменьских словен.
Волькша говорил так внятно и оборачивался то к эстиннам, то к Олькше, то к Хрольфу с такими выразительным лицом, что его поняли все. Даже Ольгерд. Он еще больше приосанился и громко спросил у эстиннов по-карельски:
– Так ли это?
Те часто-часто закивали головами, а иные даже не преминули поклониться высокому посланнику грозного венедского владыки. Могучий рост, знатные сапоги, разумение инородного венедам и родственного им наречия, все это убедило рыбаков, что перед ними и вправду приближенный Ильменьского князя. А уж то, что «сотник» едет к свейскому конунгу сговариваться об усмирении даннов, и вовсе делали его желанным гостем.
– А это кто? – все же спросил вожак эстиннов, и обвел варягов подозрительным взглядом.
– Кто это? – переспросил у него Волькша по-свейски: – Этот человек хочет знать, кто вы, гребцы и кормчие личного драккара свейского конунга, коих ваш владыка послал на Ильмень, дабы вы привезли высокого венедского посла. Могу ли я сказать им, кто вы, чтобы они знали, как надлежит к вам обращаться?
Лица варягов едва дрогнули в улыбке, как только до них дошло, что пытается сделать щуплый венедский парнишка. Но и они вслед за Ольгердом напустили важности на лица, после чего Хрольф снисходительно кивнул и повелел:
– Рассказывай.
И Волькша рассказал. Разумей варяги по-водьски они и сами заслушались бы. Да за такую небылицу Годиновича надлежало именовать величайшим скальдом. Представил он эстиннам Хрольфа чуть ли не первым ярлом конунга, а его людей – лучшими мореходами Свейланда, прошедшими с конунгом аж двенадцать походов, само собой разумеется, только по Северному и Западному морям.
От сознания случившегося неразумения и собственного негостеприимства в отношении знатных мореплавателей эстинны были готовы валиться наземь и каяться. Но Волькша убедил их, что ни благородный Ольгерд, ни светлейший Хрольф Гастинг на рыбаков зла не держат, а, напротив, расскажут своим владыкам, что в борьбе с даннами те могут рассчитывать на эстиннское ополчение.
При упоминании ополчения рыбаки потупились и начали мямлить про то, что на самом деле они люди мирные, живут морем, а что касается войны, так на это надобно сноровку иметь, а где она у них, у сирых да убогих.
Так, слово за слово, сумел Волькша повернуть погибельное дело к тому, что стал вертеть хмурыми эстиннами, как хотел.
А захотел он, чтобы благородного посла и светлого ярла с дружиной накормили досыта, чтобы дали новую рею для паруса и помогли поправить еще кое-что попорченное бурей.
Рыбаки старались так, что любо дорого было посмотреть. Пожалуй, людей Хрольфа еще нигде не принимали так радушно, как на берегу речки, которую эстинны называли Нарова.
На людях манскап вел себя величаво и степенно, но, оставаясь с Волькшей с глазу на глаз, варяги хлопали его по плечам и всячески хвалили за спасительную придумку.
К концу дня у Годиновича язык вспух от того, сколько небылиц про походы в Северные моря он рассказал от имени Хрольфа, который в своей жизни никуда дальше северо-восточных берегов Восточного моря и не плавал. Пришлось Годиновичу вспомнить все варяжские саги, которые слышал на торжище его отец, и на ходу смешать их в немыслимую кашу.
Когда любопытствующие эстинны сжалились над ним и дали спокойно поесть и отдохнуть, Волькша улизнул к морю. Торх так много рассказывал о Варяжском море, о его берегах, укрытых чудесным песком, тоньше овсяного толокна, о волнах, выносящих из пучины куски алатыря, [92] о солнце, которое садится в море…
Но в этом месте эстиннской страны солнце садилось за край земли, так и не докатившись до морских горизонтов. Выходит, Торх учился премудрости златокузнеца не здесь. А жаль… Волькша осмотрелся: может статься, алатырь выкатывается на песок не только там, где полгода жил его старший брат?
92
Алатырь – древнеславянское название янтаря.
Годинович пошел вдоль краешка воды.
Дочери грозного Аегира с тихим шелестом ласкались к его ногам. Кто бы мог подумать, что еще вчера они с легкостью могли перевернуть Хрольфов драккар и утопить его людей, как слепых щенят.
Горизонт пылал как… как… Годинович никак не мог найти слово, чтобы правильно описать цвет закатного неба, так похожий на гречишный мед и на… янтарь!
Да, именно!
Волкан не сразу поверил в свою удачу: он еще не прошел по взморью и сотни шагов, как ему на глаза попался огромный, размером с ладонь, кусок алатыря! Годинович поднял «медовую» гальку и уселся на песок любоваться находкой. Янтарь быстро высох и стал совсем неказистом. Если бы не рассказы Торха о том, что янтарь получает свой истинный драгоценный вид только после того, как его усердно натрут шерстянкой, Волькша мог бы и разочароваться в алатыре: галька цвета воска и все тут. Годинович лизнул камень, и тот опять ненадолго стал таинственным янтарем…
Волкан взвесил алатырь на ладони. Так много и так сразу! Похоже, Варяжское море было не прочь сделать ему щедрый подарок. А от гостинцев отказываться – только Радогаста гневить…
Хогланд
От эстиннов уплыли на следующее утро.
Рыжего посла Ильменьского владыки провожали всем побережьем. Олькша так вжился в образ, что довольно убедительно клял даннских разбойников на своем убогом карельском языке и обещал, во что бы это ни стало, уговорить свейского конунга выступить против них бок о бок со словенским князем. И хотя «посол» не понимал и шестой части из того, что тараторили ему рыбаки, а они в свою очередь могли лишь догадываться о том, что венед им отвечает, глаза эстиннов светились радостью и надеждой.
При выходе драккара из устья Наровы его ожидала целая стая рыбацких лодок, которые взялись проводить дорогих гостей до Хогланда.
Хрольф, скрипя зубами, терпел медленный ход рыбацкий посудин, пока не определил направление, в котором они двигались. После чего шеппарь отбросил всякую вежливость и прокричал:
– Illa roth! Hissa segel! [93]
И драккар точно проснулся ото сна. Пенные струи вскипели у его носа. И гостеприимным эстиннам не оставалось ничего другого кроме, как махать руками вслед кораблю, уносящему Ильменьского сотника в морскую даль, и разъехаться по прибрежным водам в поисках утреннего улова.
93
Illa roth! Hissa segel! – Навались! (Греби сильней!) Поставить парус! (Швед.)