Каменный пояс, 1974
Шрифт:
— Утром, — сказал Шеметов.
— Утром! А тебя, Ваня?
— И днем, и ночью, — неохотно отозвался Слободян. Мысли его были заняты другим. — Генерал мне раз десять сказал: «В осиное гнездо пойдете».
— Надо, значит пойдем, — спокойно произнес Шеметов. — Сигналы — ракетами?
— О сигналах договоримся, время еще есть, — ответил Кострецов. — Гареев, замполит мой, придет к вам. Да вы его знаете!
— Знаем, — подтвердил Слободян и близко к глазам поднес часы.
— Сколько? — поинтересовался
Сверху дробно ударил крупнокалиберный пулемет. Над головами пронеслась огненная трасса.
— Из северного выступа, — определил Кострецов. — Вал там самый крутой, но зато и мертвая зона большая. Оттуда и наступать будем.
…Могучие пятидесятитонные машины тараном расширили брешь в воротах и, ведя огонь из пулеметов и пушек, ворвались в крепость. Свинцовый ливень с флангов сразу отсек пехоту, и танки остались одни. Кострецов предупреждал: «Если заляжем, посмотрите, как там, и — назад». «Посмотреть» — означало выяснить огневую систему врага внутри крепости.
В поле зрения перископов и триплексов плясали серые стены тюрьмы, приземистая старинная церковь; в откосах вала зияли черные дыры капониров. Густые облака дыма заволокли гребень вала. Откуда-то сверху и справа били немецкие противотанковые орудия.
По броне барабанили пули. От косых попаданий снарядов высекались снопы багровых искр. Один снаряд ударил по башне командирского танка, внутри откололись мелкие осколки брони.
Шестнадцать таких «окалок» и поныне сидят в теле подполковника запаса Ивана Трофимовича Слободяна. Тогда он не думал о них.
Машина стояла на разрушенной баррикаде с осевым перекосом, задрав лобовую часть. Могло обнажиться слабо защищенное днище. Слободян решил перевалить через баррикаду и пройти вперед, но в ведущий каток врезался снаряд, гусеница провисла, и танк сполз назад. Слободян сообщил по рации Шеметову о случившемся и велел отходить.
…Кострецов пришел на исходную позицию с начальником штаба старшим лейтенантом Дивиным. Оба хмурые и озабоченные.
— Разведку боем сделали, — сказал Кострецов. — Через три часа опять на штурм. Или опять на разведку боем — называй, как хочешь.
Слободян забеспокоился:
— Мою машину починить не успеем.
— Откладывать не могу, — отрубил Кострецов и повернулся к Шеметову. — Придется тебе в одиночку, Павел.
В голосе комбата звучала просьба, а не приказ. Он понимал, что значит идти тяжелому танку одному, без пехоты, в огневой мешок крепости.
— Хорошо, — сказал Шеметов. — Не подведите только.
— Не подведите! — вспыхнул Кострецов. — Головы поднять не дают! Сами видели! В батальоне людей раз-два и обчелся.
Шеметов слушал с таким спокойствием, что Кострецов скоро утих.
— Дивин, повтори приказ командира дивизии, — устало закончил он.
— «К исходу третьего первого сорок третьего крепость должна быть взята. Доносить мне о ходе боя каждый час», — наизусть прочел Дивин.
— Буду ждать в крепости, — сказал Шеметов.
Это прозвучало так, словно речь шла об обычном свидании, и на какой-то миг все забыли, что в крепости еще немцы.
— Жди.
Экипаж подбитого танка менял траки, ставил новый каток, а командир, старший лейтенант Слободян ходил следом за Шеметовым.
— До ворот не стреляй. Экономь боеприпасы, там пригодятся. В осиное гнездо идешь. Я с места огнем поддержу. До ворот. Дальше ничего не видно. И связь держи. Все время на приеме буду. Слышишь?
— Хорошо.
— Проклятый каток!..
— Не последний бой, Ваня.
Подошел старшина Гуков.
— Письмишко бы отправить, — попросил он Слободяна.
— Опять, наверное, страниц тридцать накатал, — усмехнулся Шеметов.
— Сколько надо, столько и накатал, — без обиды отозвался Гуков.
Старшина Гуков написал все, что нужно в трех строчках.
«Маня, я жив. Пишу письмо в танке. Шура и Женя, слушайте маму. Ждите второго письма».
Вдова солдата Мария Ивановна Гукова почти треть века читает последнее письмо мужа по памяти. Каждый день. Всего три строчки.
В предвечернее морозное небо взметнулись ракеты. Белый танк с цифрой «33» на башне рывком стронулся с места, тяжело покачиваясь, спустился по крутому откосу в лог, выбрался на исковерканное шоссе и помчался в гору к крепостным воротам. У самых ворот он приостановился, выбросил из длинного ствола рваное пламя и ринулся под каменную арку.
— «Петя»! Я — «Коля»! Как у тебя?
«Пошел!» — услышал в ответ Слободян. И связь оборвалась.
— «Петя»! «Петя»! Чего молчишь?
«Антенну, видимо, сшибли», — предположил радист.
Слободян сразу позабыл кодированные позывные.
— Паша! Чего молчишь? Паша! — все кричал и кричал он, и кругляки лярингофона вжимались в горло.
…Крепость взяли спустя тринадцать суток.
Обгорелые развалины тюрьмы и казарм, церковь с обрушенным куполом. Беспорядочное нагромождение техники, покореженной, раздавленной, расстрелянной.
Озеро в полыньях, пробитых бомбами и снарядами. Над черным льдом белый пар.
Танка «КВ» № 33 не было.
Дивин пожимал плечами.
— Не могли же они в карман его спрятать!
Замполит капитан Гареев велел допросить пленных. Рассказы немцев совпадали слово в слово. Но тому, что услышали, поверить было трудно.
Ребята Слободяна притащили к озеру противотанковую мину и подорвали лед на том месте, которое указывали немцы.
На темной воде расплылись нефтяные разводы. Значит, правда…