Каменный пояс, 1975
Шрифт:
Все, кто остался в живых
Сошла с троллейбуса. С трудом разыскала улицу Гоголя. Прожив в Челябинске почти всю жизнь, я даже не предполагала о существовании этой тихой улицы на окраине города. По обе стороны — тополя в цвету, яблони, березы...
На завалинках и лавочках сидят женщины. Возле них — детишки. Где-то средь белого дня заорал непутевый петух.
Привыкнув к шуму больших улиц, я шла посередине дороги, и было такое чувство, будто попала в незнакомую большую деревню. Шла и думала: «Четверть века я не видела многих ребят
Я шла медленно, думая о своих учителях... и о тех, с кем проучилась все десять школьных лет. Какие они, мои школьные товарищи? Интересно, был ли кто на могиле Лекши Сервилина? Ему поставили памятник на берегу Черного моря, возле Туапсе.
Вдали на дороге появилась большая группа людей. Они замахали руками, закричали и кинулись бежать навстречу мне. У меня заколотилось сердце. Я прибавила шаг. Потом пошла еще быстрее, еще и наконец побежала что есть духу...
Кто-то целовал меня, кого-то целовала я. Кто-то плакал, кто-то взял мой плащ, кто-то сумку...
— Здравствуйте, девочки, мальчики!
Первый тост
Если бы не было войны, то, наверное, этот тост был бы веселым. В те минуты казалось, что нам не по сорок два и даже не два раза по двадцать. Нам всем было за этим столом по семнадцать лет, как тогда — в сорок первом, когда мы собрались на выпускной бал в четвертой челябинской школе.
Наш класс давал концерт. Читали поэму В. Маяковского «Владимир Ильич Ленин». Лекша и я были ведущими. Лекша стоял на правом фланге в новом сером наутюженном костюме. Щеки его пылали. Сжатый кулак рубил воздух:
Плохо человеку, когда он один, Горе одному, один не воин. — Каждый дюжий ему господин И даже слабые, если двое.— Не шумите, девчонки! Первый тост не будет веселым! Первый тост за тех, кого нет среди нас! За тех, кого нет в живых! За Лекшу Сервилина!
В комнате стало тихо, как тогда в сорок первом, когда объявили, что началась война. Потом кто-то встал и сказал:
— Уходили на фронт все. Вернулись немногие. За мальчиков из нашей школы, что не вернулись!
— За Женю Овчинникова! За Колю Батракова! За Бориса Саломатова!
— За Борю Басова! За Витю Ошибкина... За Лапыцко Сережу! Наш первый тост.
Об этом потом...
Отчет перед классом держали все. Не только челябинцы, но и те, кто приехал на встречу из Москвы, Херсона и Владивостока. Как будто отвечали урок стоя. Как будто снова вступали в комсомол.
Я тоже очень волновалась. Словно отчитывалась не только перед теми, кто сидит за столом, но и перед теми, кто никогда не сможет сесть с нами рядом.
С чего начать? Все ждут рассказа от меня, затаив дыхание... Сказать, что окончила ленинградский институт? Так после войны они, сидящие
А может, рассказать, как до глубокой осени собирали урожай, как в рваных лаптях косили застывший горох? Зачем об этом?
Вот Вера Докучаева, теперь Коленкова, ей есть что вспомнить. У нее семь боевых наград. После войны стала учительницей.
Или Толя Окороков... Он дрался с врагом. У него орден Красного Знамени, орден Славы и медали. Вот он стоит перед нами, наш Толька, теперь уж Анатолий Константинович Окороков, кандидат технических наук, доцент Челябинского политехнического института, и говорит не об институтских делах, а о том, как в сорок третьем перед боем в окопе вступил в партию, как потом после тяжелого ранения, демобилизовавшись, работал директором совхоза.
А рядом с ним Лия Трефилова, его жена. Это ее в своих фронтовых треугольниках называл Ликой наш Лекша.
Встает Катя Любимцева. В Троицке ее знают как доцента зооветеринарного института, кандидата наук — Екатерину Ивановну Селунскую. В войну она стояла у станка, чтобы было больше орудий на фронте.
Она была отличницей нашего 10-го «А». Мы всегда любовались ее длинными пальцами, свободно бегавшими по клавишам нашего школьного пианино.
Под ее музыку мы пели: «В далекий край товарищ улетает...» Сегодня мы споем и эту песню, и про синенький скромный платочек, и про то, как расцветали яблони и груши и плыли туманы над рекой.
— Споемте, девочки, мальчики!
Здравствуй, фотокарточка
Мы фотографировались 17 июня сорок первого года. А выкупить карточки не успели. Собственно, нечего было выкупать. Фотограф отпечатал маленькие фотографии каждого, а смонтировать общую не успел — ушел на фронт. За ним и остальные работники фотоателье ушли на фронт.
Но в городе осталась наша учительница Людмила Ивановна Окорокова. Она-то достала наши снимки и наклеила их на большой лист ватмана. Бережно хранила лист всю войну.
И когда вернулся с фронта живым ее племянник Толя Окороков, подарила ему эту фотографию.
А перед нашей встречей Вера Фомина, теперь Корчагина, отпечатала ее для всех нас.
И смотрят с нее мои ровесники. Живые и мертвые.
Лекша
Сервилин... Сервилин... Не помню, кто его прозвал Лекшей. Вскоре не только вся школа, но и мать с сестрой Галкой стали звать его не Валентином, а Лекшей. Ничем особенным он и не отличался в классе. Как все мальчишки играл в футбол, катался на коньках. Может быть, чуточку больше других любил стихи да играл в шахматы.