Каменный пояс, 1975
Шрифт:
— Ешь, ешь, — сказал старик, заметив, что Андреев отодвинул миску. — Рыба — она пользительная. Ученые люди говорят — ума прибавляет.
Андреев, наконец, освоился — помог ром. Будоражило присутствие Алексея Куприянова. Безусловно, любопытный человек Елена Огнева, но, пожалуй, еще интереснее Алексей. Откуда он взялся? О нем по Кыштыму ходили самые невероятные слухи, окрестили уже и американским шпионом. А он вот явился домой полковником, с полной грудью орденов — не изгоем, не отщепенцем, как о нем судачили.
— Если не секрет, — обратился к нему Андреев. —
— Никакого секрета — из Москвы.
— Живете там?
— С некоторых пор.
— Понятно — вопросы больше нежелательны?
— Отчего же?
— Григорий Петрович — журналист, любопытство у него — профессиональная черта.
— Вон оно что!
— Слышал о вас многое...
— Будто я американский шпион? — улыбнулся Алексей. — Батя мне рассказывал.
— Диву даюсь, — встрял в разговор старик. — Откуда что народ берет?
— Чему ты, батя, удивляешься? Ты и сам не знал, где я.
— Не больно отца-то почитаешь.
— Не в том дело. Не знал и всякие предположения строил.
— Знамо дело, ядрены шишки.
— И другие тоже. Только на выдумку они не стеснялись. Раз после войны не объявился, значит дело не чистое. И придумали про американского шпиона.
— Вот, пожалуйста, — повернулся Андреев к Огневой, — так рождается устное творчество.
— А что? Конечно! — согласилась она всерьез. — Обязательно что-нибудь сочинят, тем более, что Алеша не очень посвящает нас в свои дела.
— Когда-нибудь напишу мемуары, — улыбнулся Алексей. — Уйду на пенсию и засяду. Славка вырастет и будет их читать.
Когда покончили с ухой, шофер удалился к своей машине дочитывать книгу. Огнева принялась мыть посуду. Старик Куприянов уплыл к островку рыбачить. Алексей снял майку, сел на камень, подставив спину солнцу. Голову прикрыл шляпой. Андреев примостился рядом. Ему хорошо была видна Огнева. Она сбросила туфли, зашла в воду, чуть приподняв платье. Посуду погрузила в воду. Вымытые миски складывала на берег, на мохнатое полотенце. У гривы камыша то и дело помахивал удочками старик — он умел ловить рыбу в любое время.
— Вы не обиделись, что мы вас сюда привезли? — спросил Алексей.
— Я рад.
— Мне Аленка про вас говорила. Как ни странно, однако из всех ребят нашего класса я лучше других запомнил вас. Может потому, что мы однажды здорово подрались. Помните?
— Еще бы! Носы друг другу поразбивали. А вот из-за чего — не помню.
— Я тоже. А приятель ваш, с которым вы меня колотили, где?
— Убит на фронте.
— Много наших не вернулось?
— Много.
— Вы где воевали?
— Везде понемногу, в основном — Белоруссия.
— Про меня не спрашиваете?
— Неудобно. Видимо, не на все вопросы сможете ответить.
— А вы спрашивайте. Вопрос, на который трудно ответить, можно и замолчать, без обиды, конечно.
— Какая там обида!
— Я воевал за линией фронта.
— У партизан?
— Не совсем. Я чекист. Владею немецким. Английским тоже.
— Помню, еще учительница говорила — у вас способности. И долго там были?
— Порядочно. Для всех война кончилась в сорок пятом. Меня совсем недавно отозвали на родину.
— Ясно. Трудно было?
— Трудно. Дома я не был с тридцать девятого. Годами не было рядом русского лица. Не слышал родной речи.
— Переживали, когда ехали в Кыштым?
— Еще бы! — воскликнул Куприянов. — До Кувалжихи еще крепился. Ну, а после душевно ослаб. Стоял у окна и слез не мог остановить. Возвращался ведь в мир детства и юности. Это было великое счастье. Почти тридцать лет не вычеркнешь из памяти, они что-нибудь да значат. Но мне казалось, что я возвращаюсь домой юным.
— Я пять лет не был дома, — сказал Григорий Петрович, — и то плакал, когда возвращался.
— Аленке было восемь лет, когда я уехал, она училась в первом классе. Отец выглядел молодо и крепко. Он у меня вообще-то со странностями. Жил боком, людей сторонясь. Первую, самую красивую ночь у костра на берегу озера я прокоротал с ним. Это не забывается. И потом вот что скажу, не знаю как с другими, но с нами, с детьми своими, он был всегда порядочным. Не особенно ласковым, но зря не обижал, чего уж там говорить.
— Не забывается, — задумчиво подтвердил Андреев.
— Хожу по Кыштыму — он вроде бы изменился и не изменился. Наверняка похорошел. В первый же день случилось маленькое происшествие. На нашей улице живет товарищ моего детства Ваня Юрьев, возможно, вы знаете его.
— Нет, не знаю.
— Неважно. Ваня был на фронте и там потерял ногу. Обо мне же прошел нехороший слух, вы сегодня сами говорили об этом.
— Да, да.
— Решил сходить на почту. Облачился в гражданский костюм. На улице встретил Юрьева. Увидел меня, оперся на костыли и глядит зверем. Сначала решил, что Ваня меня принимает за другого. Поздоровался с ним. А он цедит сквозь зубы: «Я с предателями не здороваюсь. Я предателям плюю в рожу!» И плюнул. Выдержка у меня есть, в других обстоятельствах она выручала не однажды. Но здесь я чуть не сорвался. Так стало обидно. Однако не сказал Юрьеву ни слова, обошел его стороной. Мое молчание он истолковал по-своему, еще больше распалился и кинул в меня костыль. Костыль я перехватил, положил на землю и ушел. Юрьев кричал вслед самые обидные слова. Представляете мое настроение после этого?
Подошла Огнева, села возле брата, поджав под себя ноги. Алексей пояснил:
— Про встречу с Юрьевым рассказываю. Вернулся с почты, возмущаюсь. Батя мне и объяснил, почему такое вышло. Ничего себе — заслужил Алексей Куприянов на родной земле славу! Неловко стало. Но поразмыслил и думаю — разве Юрьева тут надо винить? Он же убежден, что я — продажная шкура. На его месте я бы точно так же поступил. Надеваю полковничий мундир, беру коньяк и иду выяснять отношения. Ваня дома, копается в радиоприемнике. Увидел меня, побледнел, глотает воздух и просит: «Извини, Алексей Константинович, черт попутал, всяких паршивых слухов наглотался». Я ему сказал, что камень за пазухой не держу. И предложил выпить за встречу.