Каменный Пояс, 1980

Ковалев Николай Иванович

Художник Н. Соколов.

Осень. Хлеборобы.

Художник Ю. Григорьев.

Из серии иллюстраций к книге И. Уханова «Оренбургский пуховый платок».

Художник А. Преснов.

Семья.

Художник

Н. Салимзянов.

Вячеслав Веселов

ПОЭЗИЯ РОДНОГО ДОМА

Художник и поэт на фоне города

I

Высокие представления о культуре, вынесенные из школы и университетских аудиторий, мешают нам всерьез принимать то, что делают сверстники, — слишком коротка дистанция. Именно свое поколение и бывает труднее всего осознать. От него не отойдешь, не отступишь на шаг, как от мольберта. Непросто поверить, что Поэт снимает комнату в соседнем доме, а вот этот парень, пересекающий двор, — Художник. Мы ведь еще в детстве усвоили, что музы обитают где-то там, на священных горах Парнас и Геликон.

Но вот твои сверстники уходят из жизни, и ты постепенно начинаешь постигать смысл и значение сделанного ими и однажды замечаешь, что смотришь на мир их глазами.

Это рассказ о художниках, которых автор близко знал.

Ну хорошо, скажут, знал. Другие тоже знали. Вот как раз об этом о б щ е м знании и речь. О том речь, как душевный труд одного становится общим достоянием, как «чужой» художественный опыт делается средством понимания времени, поколения и своего места в нем.

…Самая полная, и по сути первая, персональная выставка Александра Петухова оказалась его посмертной выставкой.

Стоял декабрь. Морозы и сезонная вспышка гриппа сделали людей домоседами. Эта внезапно наступившая разобщенность в небольшом городе чувствуется особенно остро. Выставка собрала всех. Шубы, шарфы, шапки. Пар от дыхания на морозном воздухе. Скрип снега под ногами. Толкались перед открытием, приглядывались друг к другу с нежностью и говорили иначе, с какой-то близкой доверительностью, и говорили об одном. Мертвый собрал живых.

Счастливый удел таланта — воздействовать на людей, делать их участниками поисков и соавторами открытий. Но даже жизнь художника, то есть нечто отличное от собственного творчества и как будто не притязающее на твой мир и опыт, даже эта жизнь делается частью тебя.

…Алексей Еранцев любил старый Курган, и поэтому маршруты его обычных прогулок лежали в стороне от центральных улиц. «Сентиментальные» путешествия на городскую окраину были вылазками в наше общее детство. И теперь возвращаясь в царство деревянных домишек и печного дыма, проходя мимо ветхих заборов и палисадников, ты живо ощущаешь рядом с собой присутствие человека, так трогательно и нежно любившего этот уходящий быт.

Судьбы моих героев тесно связаны с Курганом и Зауральем. Они любили этот край, он был для них источником вдохновения, и эта связь с родной землей и эта любовь придают их холстам и строчкам вкус подлинности.

Да, к городу стоит приглядеться. Мы ведь говорим о культуре, а она не рождается на пустом месте, ей нужны устойчивый

духовный климат, давно сложившиеся и прочные традиции. Такими традициями Курган не богат. Перед нами один из многих городов России, как и они бывший до недавнего времени только потребителем культуры.

«В Москву за песнями» — этой формулой еще на нашей памяти полностью исчерпывались культурные отношения центра с периферией. В столицу ездили и за «песнями», и за «умом». Современная же тенденция (она сегодня просматривается достаточно четко) — децентрализация культурной жизни: вдруг выясняется, что в Иркутске и Вологде живут замечательные прозаики, там родился интересный театр, здесь сложилась чуть ли не школа живописи…

В Кургане нашего детства не было, как нам казалось, ничего, что могло бы властно захватить воображение. Только позже мы услышали про декабристов и стали находить их дома на знакомых улицах.

В доме Нарышкина учились на фельдшеров.

Дом Розена был отдан пионерам — сюда мы приходили на Елку.

На этой улице жил Кюхельбекер.

А здесь еще недавно возвышалась башня с острым верхом и узкими стрельчатыми окнами — костел; его строили ссыльные польские повстанцы — участники восстания 1863 года.

Но даже если бы в городе не было их, этих немногих примет истории, то все равно что-то обязательно остановило бы наш взгляд, над чем-то мы задумались. Интерес возникает неизбежно, он не может не возникнуть, когда город становится твоей биографией и твоей судьбой. И оказывалось, что для любви надо совсем немного — вот эта улочка, вот эта старая ветла над Тоболом…

Пристальный взгляд открывал поэту и художнику то, что для других было стерто привычкой. Город оставался в акварелях Петухова и на страницах еранцевских книг. Остались Зауралье, напевность его ландшафтов, его язык и диалектные речения.

Но не одни эти явные приметы края отразились в творчестве Петухова и Еранцева.

Они воплотили самую его душу, образ мыслей и чаяния земляков.

Провинция всегда жила отголосками моды и отблесками уже потускневших столичных идей. Еранцев и Петухов рано поняли, что жизнь требует от них с в о е г о. Нельзя сказать, чтобы перед другими не стояло таких проблем, но, скажем, в столичной среде они все же не столь остры. Там можно удобно чувствовать себя в одной упряжке с другими: группа, направление, школа. Известный уровень профессиональной культуры как бы служит оправданием. Провинция отстает как раз на этот наличный уровень. Едва он ею достигнут, он уже преодолен жизнью. Провинция еще должна осознать столичные идеи, но осознанные, они нередко предстают как изжитые, и оттого почти всегда неловкость при встрече с готовыми формами: жизнь ушла из них.

Хорошо известен вкус Петухова к экспериментам и интерес ко всякого рода новациям. Только это было не примериванием чужих одежек, а мучительными попытками докопаться до собственных корней. Петухов много искал и, бывало (чего греха таить!), применялся к шагу других, но все-таки не изменил своей походке.

В первой книге «Вступление» (Курган, 1963) Еранцев писал:

Иду на самый людный перекресток, Чтоб выбрать направленье самому.

В упорных поисках самостоятельного пути — один из уроков Петухова и Еранцева. Они не помышляли об учительстве, но своим искусством и жизнью дали образец творческого поведения, который помог определиться другим художникам.