Каменный пояс, 1981
Шрифт:
Кончив седьмой, Степан поступил в ФЗУ. Новые интересы, новые знакомые обрелись. Уж как-то так случилось, что два года, а то и больше Аленку не видел, забыл о ее существовании.
А прошлым летом Гошка повел Степана в городской сад на танцы. Повел, потому что Степан руками и ногами отбрыкивался — какой он, к чомору, танцор? Отмахать десяток километров без роздыха — это, пожалуйста, а танцевать? Самое пустое занятие! Но уступил другу — пойдем и посмотрим, как там подошвами шаркают, обувь не берегут.
В легкой ажурной раковине
Сел Степан на скамейку, глядит на танцующих и скучает. Топчутся и топчутся на деревянном кругу, как на сковородке. Трутся друг о друга. Парни подметают широченными брюками клеш дощатый пол. Выгибаются, выпендриваются. И Гошка не лучше всех. Брюнеточку подхватил с кудряшками. Что-то шепчет ей на ухо, она кокетливо улыбается. Ох и Гошка — гужеед! Брюки широченные, по полу волочатся. Пиджак в обтяжку. Узел галстука величиной с кулак. Пижон!
Оркестр выводил вальс, да утробно так, что у Степана зазвенело в правом ухе.
Вальс кончился. Гошка подвел остроглазую брюнеточку к Степану и сказал:
— Прошу любить и жаловать — Алена Головинцева!
Головинцева?! Та самая? Она что, заново родилась? Или еще какая-то Головинцева отыскалась на белом свете? Косичек и в помине нет, кудряшки колечками волнуются. В карих глазах искристый свет.
— Чего мычишь? — улыбнулся Гошка. — Испугался, что ли?
— Ха, — усмехнулся Степан, чтобы скрыть растерянность. — Наше вам! — кивнул головой Алене.
Оркестр заиграл фокстрот. Гошка дурашливо раскланялся:
— Всего! Повеление твое, Алена, выполнил. Улетаю!
Алена, светясь улыбкой, спросила Степана:
— Почему не приглашаешь?
Мелентьев замялся. Неловко сознаться, что не танцует, потому что презирает танцы. И так обидеть девушку отказом? А отказать, хочешь не хочешь, придется. Но отпускать Алену от себя не хотелось. Что-то в нем незнакомое зажглось. Алена, весело поглядев на него, сказала:
— Ай, какой ты! Пошли!
Степан робко положил ей на спину ручищу. Она доверчиво вложила в его широкую ладонь свою, теплую и трепетную, и они влились в круг танцующих. Степан запинался, не улавливая ритма фокстрота, налетал на другие пары. Алена ободряла его улыбкой, хотя он успел наступить ей на ногу. Она мужественно перенесла боль — ничего себе, наступил такой медведь. На них обращали внимание, посмеивались. Степан обливался потом: легче кубометр дров расколоть, чем вынести эту танцевальную муку. Наконец, не выдержал и попросил Алену умоляюще:
— Выйдем, а?
Алена не стала капризничать, кажется, поняла его терзания. Покинув танцевальную площадку, медленно побрели по затененной аллее. Разговор не клеился. Степан никогда речистым не был, болтать о том о сем, как другие, не умел. И Алена притихла. Недоуменно поглядывала на Мелентьева. Почему молчит? Попросила:
— Расскажи что-нибудь.
— Что?
— Как живешь, например…
— Ничего живу. Роблю…
— Давно тебя не видела. Вон как ты вымахал. Илья Муромец!
— А, ерунда. Тебя-то сразу и не признал.
— Дурнушка? — кокетливо улыбнулась Алена.
— Да пошто же? — бурно удивился Степан и даже испугался своего порыва. У Алены щеки порозовели от удовольствия. Вот так, сначала на ходулях, потом окрепнув, полилась у них беседа. Исчезла скованность. Степан на удивление самому себе разговорился. В неподходящий момент принесло Сеньку Бекетова.
— Пардон! — ощерил он в улыбке белые зубы. — Не помешал? — и пристроился к Аленке с другого боку. Степан кисло поморщился. Откуда этот обормот взялся, весь вечер может испортить. Алена малость построжала, попритушила в глазах свет и сказала:
— Сень, глянь Люська с Макуровым танцуют.
— Наплевать!
— Ой, Сеня, проплюешься. Старые-то люди что толкуют?
— А чего путного они могут толковать?
— Эх ты! Они говорят: не плюй в колодец. Беги к Люське, беги. Макуров — парень не промах!
Бекетов посмеивался. Дают ему от ворот поворот, а он не собирается отлипать от Головинцевой. Мелентьев ему не конкурент. Медведь и медведь, да еще молчун несусветный. А девки говорунов любят. Степан угрюмо обронил:
— Беги, коль просят…
Бекетов стер ухмылочку с лица, лоб наморщил, пронзил Степана недобрым взглядом. И враз расслабился, простецки улыбнулся:
— А ить ты права, Алена. Старые-то люди, они всякую дурость молоть не будут. А Кешка Макуров — это еще тот…
Снова ожег Степана недобрым взглядом и наладился к танцевальной площадке.
Степан проводил Алену до дома, но встречу не назначил, постеснялся. А вдруг Алене не захочется с ним видеться. Возьмет да откажет. Мол, у меня дела, меня приглашали… Мало ли что выдумать можно. На душе было хорошо, и отказ ее испортил бы настроение. Нахально лезть в друзья, как это у Бекетова получается, он не умеет. И Алена не затевала разговора о встрече.
Утром, едва продрав глаза, Степан вспомнил, как провожал Алену, как она улыбалась ему на прощанье, а в глазах искорки мерцали.
Отстоял смену у станка, вытачивая одну деталь за другой, невидяще смотрел на темно-сизую вьющуюся стружку, машинально складывал готовые светлые детали в горку и терзался из-за того, что вчера свалял дурака. Ему же непременно надо увидеть Алену сегодня. Ломал голову, какой найти выход, как все поправить. Пойти к ней домой? Сам оконфузишься и Алену подведешь. Нельзя переступать обычай. К девушке домой наведываться не возбраняется лишь тогда, когда дело пахнет свадьбой. А у него с Аленой и была-то всего одна нечаянная встреча.