Каменный пояс, 1981
Шрифт:
— Подстрелил чего?
— Самую малость: три рябчика и куропатку.
— И не жалко?
— Так ведь это охота. Человек-то исстари так пищу добывает. А я что принес! — достал портсигар, надавил на рубиновую кнопочку. Алена двумя пальчиками осторожно, будто боясь поломать, приподняла медальон.
— Какая прелесть!
Степан поведал, как ему подфартило в горах. Алена уложила медальон на место и вздохнула.
— Ты чего? — спросил Степан.
— Грустно что-то… Ведь какая-то женщина носила…
— А,
— Ишь, как баско! — удивился Степан и защелкнул опустевший портсигар. — А эта штука мне! И никто не в обиде!
— Степ, а если несчастье принесет?
— Типун тебе на язык. У тебя все заскоки.
Степан обхватил Алену за талию и притянул к себе. По темно-синему небу прочертила белесую ниточку падающая звезда. Алена, проследив за нею, сказала:
— Звездочка сгорела, Степ…
— Это человек родился.
Алена прижалась к нему, заглянула в глаза:
— А я что-то хочу сказать!
— Давай, слухаю.
— Секретно, секретно…
— Валяй, валяй!
— А ты не рассердишься?
— Вот, ей-богу!
— Степ…
— Ну?
— Я беременна… Ребеночек у меня тут… — Она положила его ладонь на свой живот.
— Слушай! — ошеломленно произнес Степан.
— А говорил — не рассердишься…
— Дурочка! Ты ж меня с копыток сбила!
Он соскочил с лавочки, схватил Алену в охапку и начал кружиться, приговаривая:
— Молоток! Молоток!
— Пусти, — прошептала счастливая Алена. Она-то терзалась сколько времени, все боялась открыться. Он хороший, Степан, но ведь не венчаны…
Обсудили создавшееся положение. Как ни суди, а получается трын-трава. Армия — вот она, самое длинное через месяц. Об отсрочке и заикаться не приходится. Да если бы и дали, Степан ни в жисть не принял бы ее. И оставлять Алену, незамужнюю, с ребенком… Страшно подумать. Ивановна поедом ее съест, а уж Фроська… Сплетни коробом собирать будешь.
— А чего ты голову повесила? — улыбнулся Степан. — Это же здорово, что у нас ребенок народится. Свадьбу сыграем и готово!..
В конце сентября в городском саду, в дощатом сарае, громко именовавшемся кинотеатром, собрали перед отправкой в Красную Армию призывников. Играл духовой оркестр. Над сценой пламенел транспарант со словами привета. Звучали горячие речи. Выступил и Гошка Зотов. А ведь скрытничал, таился, ни полсловом не обмолвился, что полезет на трибуну.
А вел речь Гошка такую:
— Мы уезжаем служить в славную Красную Армию. Дома остаются матери и отцы, невесты и жены. Пусть они не беспокоятся, мы их не подведем. Скучать будем, само собой, о девушках, о седом
Другие ораторы выступали звонко, но как-то казенно, а кое-кто и по бумажке. Гошка катал без шпаргалки, от души, очень по-свойски и проникновенно. Когда возбужденный горячим приемом Гошка опустился на скамью рядом, Степан доверительно положил ему руку на плечо и сказал:
— Гляди, краснобай какой, а? Где это ты так навострился?
— У тебя.
— От брехнул! — качнул головой Степан.
— А что? По принципу, Степа: одинаковые заряды отталкиваются, разные — прилипают друг к другу. Ты знатный молчун, зато я, как ты изволил сказать, краснобай.
В перерыве к Гошке повалили знакомые ребята, которых у него оказалась тьма-тьмущая. Жали руку, хлопали по плечу, хвалили за выступление. Степан сиротливо торчал в сторонке, дивясь широкой известности друга. Когда они остались вдвоем, подкатился Сенька Бекетов. У него вообще была удивительная способность появляться, когда он меньше всего нужен. Осветил довольного Гошку белозубой улыбкой:
— Во, черт, слезу прямо вышиб. Это тебе не кулаками работать: сила есть, ума не надо.
Степан ухмыльнулся: злопамятный. А Гошка и тут вывернулся.
— Сообрази, Сема, — сказал назидательно-шутливо. — Кулаки, само собой, неплохо, верно ведь? Ну вот. А к ним еще ум. И каково? Надо — кулаки пустил в ход, надо — словом слезу прошиб.
— Я и говорю — с вами лучше не связываться. И в друзья вы меня не берете.
Бекетова призывали в прошлом году. Медицинская комиссия обнаружила у него грыжу. Семка даже не знал, что она у него есть. Грыжу благополучно вылечили, а призыв отсрочили на год.
— Давай, Степан, угощай табачком. Куда тебя?
— В пехоту, — ответил Мелентьев, вытаскивая портсигар.
— Я тоже в пехоту-матушку, — сказал Бекетов, беря из портсигара папиросу, и неожиданно сузил глаза. Тень пробежала по его лицу. Гошка остро схватил мимолетную перемену в Бекетове, вопросительно глянул на Степана. Тому тоже показалось странным, что Бекетов вроде бы как споткнулся. Щелкнул защелкой и поднес поближе к Семену портсигар:
— Знакомая вещичка?
Бекетов равнодушно передернул плечами и ответил:
— А черт ее знает? Мало ли таких на свете?