Каменный пояс, 1983
Шрифт:
— Ну, тогда давай думать вместе. Как ты считаешь, если на переправы пикировать не по одному, а звеньями?
Лозовой посмотрел на Макарова, дивясь возникшей у него такой простой и такой мудрой мысли, и, помолчав несколько, безнадежно проговорил:
— Не разрешат. Не предусмотрено.
— Ну, а в принципе?
— Думаю, что вероятность попадания будет близка к стопроцентной, — заключил Лозовой.
— Совершенно верно, Иван Тарасович, — довольно отозвался Макаров. — Плюс к тому, наши ведомые освободятся от гнетущего их минутного одиночества в воздухе, а это для них сейчас больше, чем
— Верно. Уверенности у них будет больше, а напряжение спадет, — согласился Лозовой.
— Вот именно. А насчет того, разрешат или не разрешат, то мы с тобой давно в нарушителях ходим.
— Хм, давно! Говоришь так, будто год воюем.
— А это как мерить, Иван Тарасович. Если мерить жизнями людей и всеми потерями, то десять дней этой войны не уложишь и в пять лет мирной жизни.
Лозовой молчал. Макаров мельком взглянул на него и понял, что его мучают совсем другие мысли. Еще в начале мая Лозовой получил ордер на квартиру в авиагородке, а вот семью из Винницы так и не смог перевезти. Может, это и тревожило его.
— Смотри-ка, наше пристанище примостилось в этом лесочке, как усадьба, — заговорил Макаров, будто впервые увидел окруженное лесом строение, к которому они подходили.
— Так это и есть усадьба. Еще помещичья. А с тридцать пятого года — дом отдыха нашего наркомата.
— Откуда это ты все знаешь? — полюбопытствовал Макаров, чтобы только не дать молчать Лозовому.
— В позапрошлом году отдыхал здесь. Можно сказать, прямиком отсюда и в полк прибыл.
— Ты смотри! — удивился Макаров. — Выходит, ты тут свой человек.
— Теперь и ты удостоился, — усмехнулся Лозовой.
В столовой официантка Дуся неожиданно вместе с ужином поставила перед ними по объемистой кружке виноградного вина.
— О! Дар Бахуса! Это, что же, остатки прежней роскоши? — понюхав содержимое кружки, спросил Макаров.
— Це Иван знае. Це кажить спасибо своему Бравку, — лукаво ответила Дуся. Макаров и Лозовой недоуменно переглянулись.
— Опять что-нибудь натворил, — предположил Лозовой.
— Ну что же, последуем совету поэта, который утверждает, что мало уметь наполнить бокалы, надо уметь и осушить их, — провозгласил Макаров, пропустив мимо ушей замечание Лозового, хотя и сам был склонен согласиться с ним. Прояснилось все, когда к их столу подсел штурман эскадрильи Суханов.
Оказалось: одна из официанток шепотком на ушко сказала Бравкову, что в подвале под столовой хранится несколько бочек вина. Завхоз дома отдыха решил придержать запас вина для отдыхающих, которые, как он говорил, могут появиться через недельку-другую. Оскорбленный до глубины души неслыханным поведением завхоза, Бравков при первой встрече с Сухановым выложил ему тайну подвала.
— Ты понимаешь, добро пропадает, можно сказать, а этот жмот каких-то отдыхающих еще ждет. А что отдыхающие? Они и чайку похлебать могут.
Суть дела Суханов пересказал штурману полка Смелкову, а тот, в свою очередь, Луневу.
На другой день в обед Лунев позвал к себе завхоза.
— Старшина Хромчук слушает вас, товарищ майор.
— У вас какая должность, обязанности? — поинтересовался Лунев.
— Та я завхоз, товарищ майор. А вот як остався один тут, так усэ хозяйство на мне.
— У
— Так точно, товарищ майор, трохи имеется.
— Для кого бережете? — строго спросил Лунев. — Может, немцам в подарок?
Ошарашенный вопросом, Хромчук долго не мог вымолвить ни слова и все пытался проглотить что-то, застрявшее у него в горле. Руки его беспокойно задвигались, перемещаясь от поясного ремня к пилотке и обратно.
— Шо вы, товарищ майор, яки немцы? Та нехай воны уси там полягають у сырой земли. Нехай! Ото им и будэ подарок.
— С сегодняшнего дня, старшина, к ужину должен быть стакан вина — всем.
— Понял, товарищ майор! Будэ зроблено.
На шестнадцатый день войны, словно в подтверждение правоты Макарова в необходимости заменить одиночное пикирование групповым, его звену пришлось дважды бомбить одну и ту же переправу. Вконец раздосадованный, он решил в тот же день переговорить с командиром полка. Вечером он сидел на КП против Лунева и докладывал ему свои соображения и выводы, наглядно изображая их карандашом на бумаге. Слушая Макарова, Лунев все больше проникался чувством глубокого уважения к этому человеку, не только до самозабвения смелому в боях, но и дерзнувшему поставить под сомнение состоятельность современных тактики и метода бомбардирования противника. Мрачное настроение, почти не покидавшее последние дни Лунева, развеялось. Он внимательно следил за рассуждениями Макарова, мысленно соглашаясь, что применение предлагаемого им варианта может внести существенные изменения в уничтожение переправ и вообще узких целей — мостов, переездов, железнодорожных линий.
В землянку вошел комиссар полка Овсий. Макаров встал, приветствуя комиссара.
Овсий козырнул Макарову и молча, словно только для этого и пришел, принялся шагать от стены к степе, думая о чем-то своем.
Овсий пришел в полк комиссаром год назад. Высокий рост, завидная выправка обещающе располагали к себе. Но постоянная непроницаемость выражения его лица и необщительность как-то не вязались с понятием о комиссаре. Одни недоумевали по поводу замкнутости комиссара, другие утверждали, что ему незачем разводить с каждым тары-бары, что комиссару надлежит быть комиссаром. Первое время Овсий летал, как и полагалось ему, летчику. Но потом, погрузившись в свои сугубо наземные дела, он все реже и реже стал появляться на летном поле и, наконец, совсем перестал летать. Только с началом войны Овсий понял всю сложность своего положения нелетающего комиссара.
Да, война бесцеремонно вносила в жизнь свои поправки. Многое из того, что по сложившимся традициям принималось за норму, оказалось неприемлемым. А то, что считалось неприемлемым, становилось нормой, необходимой потребностью. Однако оставалось немало людей, которые не хотели или не могли понять требований войны и тоже по традиции продолжали ограждать незыблемость военных норм, все больше терявших свое значение.
— Ну что же, я все понял, Сергей Захарович, — возобновляя прерванный с приходом Овсия разговор, проговорил Лунев. В общении с командирами он часто называл их по имени-отчеству, хотя в то время это и не было принято.