Каменный пояс, 1986
Шрифт:
Немного таких примеров самопожертвования и душевного мужества, с избытком и щедростью принадлежавших одному человеку, можно привести. И хотя то, что рассказано в очерке «Алеша», лежит за строчками писем Л. Сейфуллиной к Ларисе Михайловне, но посвящено только ей и навеяно, вплетено в венок ее надгробия.
В следующих письмах, адресованных семье Рейснер, бьется все та же живая струя прежней любви Сейфуллиной к Ларисе Михайловне.
«Дорогая семья, Екатерина Александровна, Михаил Андреевич и Игорь Михайлович.
Я всегда напоминаю Вам о себе, как библейский блудный сын. Пишу только тогда, когда истреплюсь с чужими неласковыми людьми... И начинаю стенать: есть дом, который люблю, есть люди дорогие, есть на свете семья чудесного моего друга незабываемой
Самое главное, совершенно не работаю, мало читаю, часто болтаюсь на каких-либо зряшных собраниях, веду праздную пустую жизнь. Когда ложусь спать, часто бывает на душе нехорошо. Начинаю трусливо себя успокаивать: завтра непременно начну работать. Завтра наступает, проходит, и опять «непоправимо белая страница». Оправданием мне может служить только одно, что я бессильна побороть свое бессилье. Надеюсь, что это временно. А может быть, и законное это состояние. С 22-го года я написала ведь уже пять томов...
Так что не сердитесь и не отвергайте меня и такую, какова я. Вспомните меня и черкните хоть открытку... Крепко целую Ваши глаза, все лицо и милые занетужившие руки. Как дело с леченьем, помогло ли хоть немного? Вам, Михаил Андреевич, на днях пошлют предложенье прочитать здесь лекцию. Сегодня мне об этом сообщили. Дом Просвещения и Дом Ученых хотят просить Вас приехать. У меня спрашивали адрес. Я забыла № квартиры, но, думаю, что найдет письмо. А книжки у меня с собой с адресом не было.
Крепко Вас обоих целую, жму руку Игорю Михайловичу. Привет Нине Итиной.
В первом номере «Журналиста» за 1926 год была опубликована последняя прижизненная статья Рейснер «Против литературного бандитизма». В ней Лариса Михайловна защищала Л. Сейфуллину от несправедливых нападок вульгарной критики, обвинявшей писательницу в натурализме.
«Сейфуллину защищать не приходится. Ее большой талант только что вступил в эпоху своего цветения, и нам когда-нибудь придется краснеть за то, что на страницах серьезного журнала могли появиться инсинуации, против нее направленные...
Нам казалось, что сила таланта писателей, как Сейфуллиной, в том, что они бесстрашными глазами умели видеть мрак, ужас, жестокость и мерзость старой, дореволюционной деревни, во всем своем старом рубище, перешагнувшей в новую эпоху, и то великое и революционное, что поднялось из мрака и мерзости по зову революции».
Мужественный голос Л. Рейснер предупредил дальнейшие нападки критики на Лидию Николаевну и сыграл положительную роль в новом творческом подъеме писательницы. Вслед за смертью Ларисы Михайловны, на старшего Рейснера обрушился еще один удар — 19 января 1927 года внезапно оборвалась жизнь Екатерины Александровны. Это сообщение Л. Сейфуллина восприняла как утрату своего родного человека.
«Дорогие, родные мои, я не послала телеграммы, тяжело. Душой с Вами, Вы это знаете. 7-го ночью не ложилась, писала о Ней для «Ленинградской правды» и плакала. Писать не хотела, еще трудно. Но редакция поздно спохватилась и просила дать материал. Шлю Вам его и давно написанного «Алешу».
Двадцатого января я пришла к Вам, мне сообщили, что Вы уехали провожать в крематорий то, что осталось от Екатерины Александровны. Не хочется назвать «труп», смешная, жалкая боязнь слов. Я чувствовала себя нехорошо, меня лихорадило, и я проехала прямо в 1-й Басманный к родне. Там отдыхала до отъезда на вокзал. Дозвониться к Вам не удалось, да и что же было звонить? Отъезд мой все откладывался из-за получения виз. Представитель «Красной газеты» в Москве присылает анкеты, на днях заполнила их 16 штук (французские, немецкие, польские и чешские). Успокаивает сообщеньем, что скоро, скоро. А что это значит, скоро, я уж не могу сообразить: еще недели или месяцы ждать. Чувствую себя, как может чувствовать пассажир на пересадке в ожидании запоздавшегося поезда. Работа не ладится. Я не умею в таком состоянии работать. Но все же настроение не было плохим... Нового не написала еще ничего, а за старое меня все что-то поругивают в газетах. Жизнь наша с мужем немножко входит в норму... Дня своего отъезда я все еще не знаю.
Черкните мне, пожалуйста, хоть открытку о себе. Крепко целую уцелевших, и Вас, Михаил Андреевич, и Игоря Михайловича, а также и нового члена дорогой семьи, имени которого не умею не сказать, не написать, товарища Фиалку. Целую также Алешу. Для него шлю отдельный экземпляр «Алеша».
Валерьян Павлович шлет Вам свои приветы.
Азриэль Либерман
ДЕЛО О СПОРНОМ КИАЛИМСКОМ МЕСТЕ
В петровские времена тульские ремесленники-оружейники выдвинули из своих рядов крупных уральских металлозаводчиков. Среди них были Никита Демидов и Максим Мосолов.
Судьбе было угодно сделать их потомков соседями на уральской земле. Демидовы уже построили на Южном Урале Кыштымские и Каслинский заводы и получили разрешение на постройку еще двух заводов: Киалимского и Азять-Уфимского. Однако строить их не спешили, а леса, отведенные под них, рубили на дрова и уголь для Кыштымских и Каслинского заводов.
В 1751 году тульские купцы Мосоловы заключили с Оренбургской губернской канцелярией контракт на постройку Златоустовского железоделательного завода на речках Сатка и Куваш. Но реки были маловодными, и Мосоловы выбрали новое, более подходящее место на реке Ай, 16 верст севернее.
По именному указу 1739 года заводам отводились на дрова и уголь леса, которые заводчики должны были купить у их владельцев башкир. Покупку потом утвердила Оренбургская канцелярия. По определению Берг-коллегии от 1744 года, леса отводились от завода на 30 верст по окружности, сроком на 60 лет.
Горные чиновники шихтмейстер Степанов и геодезии ученик Зубрильский, командированные для отвода Мосоловым земель, отмерили от реки Ай во все стороны 30 верст, но не по кругу, как полагалось, а четырехугольником. А поскольку завод был передвинут на 16 верст ближе к демидовским владениям, отвод Мосоловых наложился на земли Демидовых.
Первые годы соседи и не заметили оплошности. Но уже в 1760 и в 1761 годах Мосолов жаловался горному начальству на Демидова о том, что тот хочет завладеть его лесами до 15 верст в глубину. По предписанию Берг-коллегии оренбургскому начальству, для разбора дела были посланы унтер-шихтмейстеры Метенев и Бортников. На этот раз было признано право Златоустовского завода.
В 1780 году уже Демидов жаловался на своего нового соседа Лариона Лугинина, купившего завод у Мосоловых, что он перекупил у башкир землю, принадлежащую ему, Демидову. Исетская провинциальная канцелярия подтвердила право Демидова на владение лесами. Дело не дошло до большого.
24 августа 1781 года Ларион Лугинин писал Демидову:
«Милостивый государь, Никита Никитыч!
От 12 августа Ваше приятное писание, с истинным моим почтением, имел честь получить; к Ахметову от меня точно писано, чтобы за речку Киалим числить грани полторы и о том прикащикам вашего благородия объявить о миролюбивом нашем положении, а ныне и вторично о том же писать непременно буду; я же прибуду с истинным моим почтением Вашего благородия милостивого государя, покорный слуга Ларион Лугинин».
Таким образом, на этот раз дело кончилось полюбовно. Время шло. Заводы Демидова перешли во владение купца Расторгуева. В 1794 году произошло событие, резко обострившее отношения соседей. В официальной переписке оно выглядело так:
«В 1794 году Кыштымского завода дворянина Никиты Демидова (ныне купца Расторгуева), заводскою конторою, на месте, называемом Киалимским, назначен был на годовое заводское действие дровосек и нарублены Демидова иждивением дрова, а Златоустовского завода Лугининых контора, почитав сие место и леса принадлежащими тому заводу, увезла из нарубленных дров из складенных куч обыкновенной заводской меры более 4000 коробов угля, отчего от одной стороны на другую жалобы».
В 1801 году новый владелец Златоустовского завода именитый московский купец Андрей Кнауф подал прошение в Берг-коллегию с жалобой, признавшей право на Киалимский участок за Кыштымским заводом. В ответ Берг-коллегия определила:
«Показанное спорное место в 120 квадратных верстах, значащееся в плане под литерою А, заключающее все пространство от горы Миасса по речкам Большому и Малому Киалиму по устье, где Киалим впала в реку Миасс, выключа из Златоустовского четырехугольника, оставить принадлежащим к Кыштымским заводам».