Каменный пояс, 1987
Шрифт:
— Ну что же ты наделал?!
— Я… я… — Лоскутников часто замигал, не зная, куда девать непослушные руки.
— Что же ты наделал? — еле слышно повторил Переплетчиков. — Мы же с тобой договаривались… Ты обещал никогда не срываться.
— Я… я… не хотел убивать. Честно, Иван Иванович.
— Я-то могу поверить. Докажи суду, ему нужны доказательства! Как докажешь? Как? Что же ты наделал? Эх, Сергей, Сергей! — Переплетчиков помолчал, положил на край стола несколько листов чистой бумаги. — Пододвигай стул, пиши заявление о добровольной явке с повинной. Начни со
Лоскутников пересел к столу, склонился над листом. Пальцы дрожали. Неровные буквы неуклюже цеплялись одна за другую, образуя такие же неровные и неуклюжие слова. Сперва писал медленно и тяжело, потом быстрее, с какой-то непонятной самому злостью. В конце разборчивее вывел:
«Я понимаю и признаю, что совершил большое преступление. Понимаю, что меня ждет строгое наказание, я готов его принять, потому и пришел сам в милицию. Защитника не надо, не хочу его иметь. Так все ясно. Только прошу суд при вынесении приговора учесть, что убил-то я опасного подонка, который искалечил мою жизнь в юности, втянул меня в кражи под угрозой, говорил, что заявит в милицию о том, что в вагоне я украл его приемник. При вынесении приговора я прошу учесть и мою добровольную явку в органы милиции…»
Написанное Переплетчиков читал неторопливо, изредка покашливая. Сергей сидел, склонив голову, думая опять о матери, о Нине и о том, задержат ли его сейчас же, без промедления или оставят пока на свободе.
— Сойдет, — коротко заключил Переплетчиков, зажимая гибкой скрепкой листы в верхнем углу.
— Сколько могут дать, Иван Иванович?
— Предположить трудно, угадать невозможно. Такой вопрос решает суд.
— Да, да. Я интересуюсь потому… Как вам сказать… У меня есть девушка. Очень добрая, душевная. Боюсь потерять ее.
— Любишь?
— Люблю.
— А она?
— Думаю, тоже. Сейчас сам не знаю, как она отнесется ко мне, будет ли ждать.
— О первой судимости знает?
— Знает, я рассказал все.
— Сколько ей?
— Двадцать один.
— Ситуация, Сергей, сложнейшая. Я уже говорил, что никто не может знать, какой срок определит тебе суд. И все-таки давай поразмышляем. К примеру, дадут шесть лет. Освободят, в лучшем случае, через четыре, если станешь вести себя образцово. Столько ждать не каждая осмелится, не каждая рискнет. Во-первых, ей стукнет двадцать пять — это возраст… Во-вторых, на нее могут подействовать разговоры знакомых и подруг о тебе, о твоей неисправимости и ненадежности…
— Как же быть? Меня уже не отпустят?
— Наверное, нет. Начальство, пожалуй, не согласится. Слишком серьезное преступление.
— А свидание можете разрешить?
— С ней?
— Да.
— Попробую помочь, попрошу следователя.
— Спасибо. Вдруг Нина решится ждать?
— Возможно.
— А можно до суда зарегистрироваться, если она согласится?
— Закон не запрещает. Я противиться не стану. Даже готов ходатайствовать перед следователем и начальством.
— Большое спасибо, Иван Иванович.
Переплетчиков вяло принял слова благодарности.
Общежитие трикотажной фабрики давно спало, лишь Нина Кругликова билась на пружинной койке. Ее беспокоили события минувшего дня. Началось на работе. В конце смены к ней подошла мастер Анна Владимировна, протянула клочок бумаги.
— Читай. — Она взглядом выстрелила в бумажку. — Там адрес областной милиции. Звонил какой-то Переплетчиков, просил прийти в восемнадцать двадцать.
— В милицию? Сегодня? — Круглые глаза Нины стали еще круглее и неподвижнее. — Ничего не понимаю, Анна Владимировна. На мне вины нет, я ни в чем не провинилась.
— Да ты не бойся и не волнуйся, Нинуха, — принялась успокаивать Анна Владимировна. — Они вызывают не только виноватых, но и правых. Так что не нагоняй на себя страху.
— Схожу, куда деваться. Только об этом пока никому не говорите. Как я стану людям в глаза глядеть? Что обо мне подумают?
— Ладно. И держись там бойчее, — наставляла Анна Владимировна. Нина согласно кивала, прикрыв длинными ресницами серые глаза.
…«Бойчее» не получилось. Оказавшись перед зданием, вид которого внушал робость, Нина сжалась, остановилась, ощущая сильные толчки в сердце, частое постукивание в висках. У входа она в нерешительности простояла минут пять, пряча глаза от тех, кто чинно выходил или торопливо выскакивал из здания и тут же исчезал в толпе пешеходов. Наконец решилась зайти, несмело пересекла подъезд, получила пропуск, спросила, как отыскать нужный ей кабинет. И когда нашла, задержалась у двери, помедлила, успокаивая себя, и уж потом, все еще волнуясь, тихо постучала. Ее встретил молодой мужчина с приветливыми глазами, первым поздоровался, предложил стул:
— Садитесь, пожалуйста.
Она села, а он живо добавил:
— Я Переплетчиков, Иван Иванович.
Нина предполагала, что увидит человека в годах, сурового и обязательно в милицейской форме, а перед ней оказался молодой мужчина в штатском бежевом костюме, в светлой сорочке с расслабленным галстуком; и она не заметила, как легко освободилась от скованности и втянулась в полушутливый разговор на какую-то пустяковую тему. Однако легкий разговор длился недолго, оказался чем-то вроде разминки. И как только Переплетчиков заговорил о Сергее Лоскутникове, Нина, краснея, почувствовала растерянность.
— Понимаете, Нина, — уже серьезно сказал Переплетчиков после короткой паузы, — Сергей опять… то есть сам пришел с повинной. Нет, он не украл и не ограбил… Очень желает повидаться с вами. Я обещал помочь встретиться.
— Где он? — испуганно вырвалось у Нины.
— У нас. Могут привести.
— Привести? Что он натворил?
— Пусть сам расскажет. Вы, конечно, не откажитесь от свидания?
— Не откажусь, — ответила Нина, отводя грустные глаза.
И Лоскутникова привели. Он не был похож на прежнего Сергея: лицо потемнело, сузилось, щеки покрылись мелкой щетиной, костюм измятый.