Камеристка
Шрифт:
Как и каждую осень, двор переехал в Фонтенбло.
Мария-Антуанетта была против, потому что замок был неудобный и запущенный — много хуже, чем Версаль; кроме того, он находился в лесу Бриер. Но как раз из-за такого уединенного местоположения дворец так любил король. Здесь он мог сколько душе угодно предаваться своему любимому занятию — охоте.
Франция тем временем находилась на краю финансовой катастрофы, но короля это не заботило. Поскольку именно этот замок он любил больше остальных, он дал поручение провести дорогостоящие работы по его восстановлению.
Слесарному ремеслу короля обучил известный мастер месье Гамэн. Он постоянно работал вместе с
В тридцать два года король стал еще менее привлекательным, чем в юности. Только в личных покоях он позволял себе роскошь носить очки, по придворному этикету запрещалось надевать их на официальные приемы.
Во время моих блужданий по Парижу меня все время тянуло в Латинский квартал. В этой части города царила особая атмосфера. Особенно мне нравились его древние церкви, которые я охотно посещала. Нет, я не считала себя набожным человеком. Но что-то, очевидно, было в этих древних зданиях, что они меня так очаровывали. К моим самым любимым относилась церковь Сен-Северен, бывшая долгое время церковью студентов, которые в благодарность за выдержанные экзамены установили на ее стенах памятные доски. Тексты и картины всякий раз веселили меня. Об одном из этих типичных документов по-юношески наивной благодарности я и сегодня все еще вспоминаю с усмешкой.
Studiosus Medicinae et Theologiae [36] сердечно благодарил милостивого Бога за благодеяния, которые ему оказывала отзывчивая хозяйка комнаты во время его обучения. На доске были изображены пара брюк, шапка и пара сапог в знак того, что добрая душа снабдила его одеждой, а также сковорода с жареным гусем — от голода молодому человеку также страдать не приходилось — и кровать с пышной периной, которая, очевидно, должна была намекать на то, что ночной комфорт был ему обеспечен во всех смыслах, если я правильно истолковала изображение женской головы в ночном чепце, выглядывающей из подушек.
36
Студент, изучающий медицину и теологию (лат). (Прим. пер.).
В нескольких шагах дальше находилась церковь Святого Юлиана Бедного, одна из самых старых и, очевидно, самых маленьких церквей Парижа. В любое время дня на ее ступенях сидело столько нищих, что едва можно было открыть дверь церкви. Во время моей беременности мы с Жюльеном особенно часто посещали эту церковь, названную в честь ее святого покровителя.
Рядом находился в подвале Caveau des Oubliettes, [37] средневековый ночной кабачок. Здесь выступали певцы в костюмах под аккомпанемент средневековых старинных инструментов, они исполняли песни и баллады минувших дней.
37
«Погребок забвения» (фр.).
Когда я, что случалось редко, получала от мадам дю Плесси отпуск на ночь, то охотно ходила с Жюльеном в Caveau.
Пару раз мне составляла компанию Бернадетта, пожилая камеристка, с которой я немного сдружилась. Ее госпожа недавно умерла от лихорадки. К счастью, у Бернадетты были родственники в Париже, и она поселилась у них за соответствующую лепту.
Ее покойная мадам, когда была жива, постоянно жаловалась на жизнь придворного: темное тесное жилье, необходимость быть на ногах, порой до самого утра, толкотня, чтобы сохранить свое место в переполненном салоне, никакой возможности отдохнуть, и не дай бог, показать усталость или недомогание или дать почувствовать, что смертельно скучаешь.
— Моей госпоже приходилось постоянно улыбаться, — откровенничала со мной демуазель Бернадетта, — даже если ей жали парчовые туфельки, чесалась голова под высоким париком или соперница добивалась благосклонности Марии-Антуанетты и начинала носить за королевой ее грязных мопсов.
Как же повезло мадам дю Плесси. От многочасового стояния на высоких каблуках у всех придворных болели ноги. Лишь немногим было позволено сидеть в присутствии короля и королевы. Мадам дю Плесси была ужасно рада, когда ее удостоили этой привилегии.
Глава тридцать шестая
В то время как двор пребывал в Фонтенбло, Шарль-Александр Калонн принялся за определенно неразрешимую задачу, — излечить больной государственный бюджет. После того как политика господ Тюрго и Неккера провалилась, месье де Калонн предпринял третью попытку для спасения финансов, а тем самым и короны.
— Между тем всем, кроме, может быть, короля, ясно, что жалкое финансовое положение связано с состоянием французской монархии, — считал Жюльен.
В Рождество 1786 года де Калонн явился к Людовику XVI в его зимнюю квартиру и изложил ему свои предложения. Скрежеща зубами, король вынужден был со всем согласиться.
— Мне ясно, — печально говорил он, — что необходимо болезненное «хирургическое» вмешательство, поскольку лечение симптомов до сих пор не приблизило нас к решению проблемы. И своим придворным он сказал: — Придется мне, видно, пережить неприятности.
Но одного согласия государя было совсем недостаточно. Требовалось еще разрешение собрания нотаблей, [38] совета из ста сорока четырех дворян, избранных на основании их предполагаемой лояльности по отношению к Людовику.
38
Собрание представителей высшего духовенства, придворного дворянства и мэров городов Франции. (Прим. пер.).
Они должны были теперь обсудить реформаторские планы Калонна, изменить, смягчить или обострить и, наконец, выразить свое согласие.
22 февраля 1787 года в первый раз состоялось собрание нотаблей. Но с самого начала все пошло не так. Благородные господа наотрез отказались поддерживать реформы Калонна. Они даже не захотели их обсуждать. Ни одно из предлагаемых решений господа не захотели даже рассмотреть.
— Это непостижимо! — вскричал маркиз де Гренобль, входя в салон мадам Франсины. — Мне остается только схватиться за голову. Вместо того чтобы грохнуть кулаком по столу и послать нотаблей к черту, король позволяет водить себя за нос целых шесть недель. И что он потом делает? Он увольняет министра Калонна. Того человека, который долгие годы служил ему верой и правдой и чьи предложения по реформам он сам одобрил в Фонтенбло.
Наш монарх был очень расстроен ситуацией, но ему не хватало характера. От смущения он назначил министром финансов уже довольно старого архиепископа Тулузского, кардинала Ломени де Бриенна.
Этот полный самых лучших намерений князь церкви полагал, будто сможет договориться с нотаблями, но вскоре заметил, как обманчива была эта надежда. Ему не удалось достичь даже небольшого компромисса. 25 мая 1787 года кардинал де Бриенн распустил «Клуб Отказавшихся».
— Король глубоко озабочен провалом всех планов реформ. Можно было бы подумать, что он считает это началом конца своей королевской власти. — Маркиз де Гренобль выглядел очень растерянным.