Камероны
Шрифт:
– А потом еще туфли. У тебя должны быть туфли с язычком, – сказал Джон Троттер. Это был хитрый человечек, которому никогда не приходилось работать под землей, вечно он околачивался в разных местах и все обо всем знал – куда больше, чем остальные. – Какой у тебя номер? – Гиллон оказал, что десятый. – А в девятый можешь влезть? – Гиллон кивнул: да. – Тогда я могу достать тебе сегодня вечером парочку – только не спрашивай как.
Ну вот, они его одели. ‹«Как я на это пошел?» – недоумевал Гиллон. Какое стечение обстоятельств в его жизни поставило именно его, а не кого-либо другого
– Шестидесяти фунтов вполне хватит. Это уже будет рекордом для Питманто.
– Нет, нет. Раз человек просит четыреста фунтов, не может он спуститься до шестидесяти и при этом не уронить нашего достоинства, то есть, вернее, своего.
– А какого черта он запросил четыреста фунтов? – решил кто-то выяснить.
– Ну, какое это теперь имеет значение? Факт тот, что запросил.
Зеленая пустошь за окном, как это часто бывало, напоминала Гиллону море: ветер играл в высокой траве, как он играет с волнами в славном, чистом, холодном, вечно куда-то спешащем море; его родная стихия – там, и он снова вспомнил про человека в лодке, пробивавшегося к островку в заливе.
Сумел он доплыть до островка? Гиллон вдруг решил, что должен немедленно выяснить, ибо от этого зависел успех или провал его миссии; надо, не теряя ни минуты, ехать в Данфермлин, нанять лодку, которая отвезла бы его в Инчгарви, и там получить ответ на свой вопрос. Но, естественно, он продолжал сидеть.
«Что это у него на спине?» – спросила она.
В ту минуту это его смутило, а сейчас он улыбнулся.
«Мускулы, мисс, это называется мускулами».
– Чему ты улыбаешься? – спросил Уолтер Боун. – Я ничего смешного не вижу.
– Что?
– Ты меня даже не слышал, дружище? – оказал мистер Боун. – Что-то слишком ты рассеянный, а ведь мы обсуждаем такое важное дело.
– Что именно?
– Решили, что ты должен согласиться на сто фунтов, если тебе предложат эту сумму.
– Маловато, – сказал Гиллон. – Глупо я буду выглядеть. Я же запросил четыреста. – Эта цифра с самого начала вызывала раздражение в поселке. Частично и заваруха-то, по мнению поселка, началась из-за этого. Именно это кричали те, кто швырял камни в двери и окна его дома. – Придется мне гордость заткнуть за ремень.
– Но это уже будет гарантированная сумма, дружище, ответ на требование, а не прихоть лейрда. Все взвесь, Камерон. Ведь это ему придется заткнуть за ремень гордость. Все взвесь, дружище, не упускай ничего из виду.
«А я и не упускаю, – подумал Гиллон, – ни в коем случае не упускаю». Какого черта иначе он тут делает?
Совещание было окончено. Теперь все сгрудились вокруг Гиллона, высказывая советы, предложения, подбадривая его.
– Запомни, – говорил ему какой-то человек, – когда служанка опросит тебя, что ты хочешь к чаю, скажи: «Ломтик лимона, пожалуйста». – Это был Джон Троттер. – Скажи этак небрежно, легко, чтобы показать, что ты знаешь, как в гостях чай пьют. К примеру: «Я бы не возражал против кусочка лимона, мисс». Что-нибудь в этом роде. Молока – ни-ни, сахару – ни-ни, молоко пусть пьют углекопы.
– Но я и есть углекоп.
– Ты – наш представитель. Так что лимон, ясно?
– Угу.
– Лимон!
Гиллон подумал: интересно, а с чем Карл Маркс пьет чай. Очень скоро все разошлись – остались лишь Гиллон, Эндрью и Уолтер Боун.
– Подумать только: будет лить чай с графом и графиней Файф в Брамби-Холле!.. – оказал Уолтер Боун. – Кому бы это могло в голову прийти в тот день, когда ты подошел к Десятниковым воротам? Я знаю, Гиллон, ты нас не уронишь.
– Да уж постараюсь.
– Тогда все в порядке.
Гиллон почувствовал, как в желудке у него снова зашевелились льдинки.
– Счастья вам, мистер Камерон, – сказала Элисон Боун из затененного проема двери. – Лучше вас никто этого не сделает.
Голос ее показался Эндрью мягким шорохом ветерка в сухом камыше.
9
– Который час?
– Полдень, пап, – сказал Сэм. – Несколько минут первого.
– Не может быть.
– Ты хочешь, чтоб было меньше или больше?
– Сам не знаю. Иной раз мне хочется, чтобы все произошло поскорее, а иной раз – чтобы вообще не было ничего.
– Хоти не хоти, время – оно само себе хозяин. Хозяин… Всюду здесь хозяева. Мастера на шахте, графы и графини, Уолтер Боун, голод, и все – один другого хуже.
– Рехнуться можно, – сказала Мэгги. Она перешивала подкладку на твидовом пиджаке, который одолжили Гиллону, с тем чтобы он выглядел поприличней. – Целое утро потратила на то, чтобы чей-то чужой пиджак лучше выглядел.
– Но ведь твой муж наденет его.
В дом вошел Йэн. Он начищал туфли кусочком сала, которым лечили Джемми, вываренным в уксусе с добавлением ламповой сажи.
– Который час?
Никто не ответил. Слишком уж время действовало сейчас всем на нервы.
– И воняет же от этой миски. Надеюсь, хоть от туфель не будет так вонять, – сказал Сэм.
– Я спросил, который час.
Сара наконец ответила ему:
– Пять часов. Еще осталось целых пять часов.
Значит, из дому ему надо выходить через четыре с половиной часа.
Гиллон снова почувствовал, как у него сжало под ложечкой. Так подействовало на него слово «надо». Он вдруг поднял голову и посмотрел на них, взволнованный, но как-то по-иному. Ему вовсе не надо туда идти, ему вообще никуда идти не надо. Он же получил не вызов в суд, а приглашение. И нет в мире такого закона, который гласил бы, что он, Гиллон Камерон, свободный гражданин, должен идти пить чай с лордом Файфом.
– Вовсе мне не надо… – начал было Гиллон, но мальчики не слушали его. Придется подождать.