Камешки на ладони
Шрифт:
В приключениях барона Мюнхаузена участвует бегун, который, чтобы не бегать очень быстро, привязывает к ногам пудовые гири.
Я мечтал написать венок сонетов и написал его. Закончив эту работу, я почувствовал себя как мюнхаузеновский бегун, снявший гири с ног. Легкость-то какая! Рифмуй, как хочешь, строчки чередуй, как хочешь, а хочешь, вообще не рифмуй и не чередуй. Но зато вдруг растерянность: не знаешь, куда бежать.
Каждый человек с его индивидуальной судьбой словно камешек на морском берегу. Двух новых не найдешь. И хотя все вместе они есть масса, галька, и для каких-нибудь строительных нужд можно черпать ковшом экскаватора, исчисляя на тонны, все же каждый камешек про себя знает, что он есть отдельный, самостоятельный камешек, что он сам по себе: этот в розовых прожилках, этот прозрачен, этот, хоть и сер, но уникален сквозной дырочкой в нем, этот черен, как агат. А ведь бывает и вправду – агат.
Литературная книжная речь должна быть литературной и книжной в отличие от разговорной речи. Возьмите прозу Лермонтова и Пушкина, Гоголя и Тургенева, Толстого и Чехова – она чиста, строга, хрустальна, я бы даже сказал, изящна. Притом что никто из них не чурался разговорного словечка, диалекта, архаизма, просторечия… Такое слово, употребленное с толком, всегда украсит книжную речь писателя. Нарочитость и в литературе, как и во всяком деле, остается нарочитостью.
Можно представить себе человека с цветком в петлице, но выглядел бы нелепо человек, сплошь утыкавший свой костюм цветами.
В английском парламенте один оратор устроил остальным членам парламента своеобразную остроумную ловушку. Обсуждался вопрос о молодежи. Оратор огласил с трибуны четыре высказывания разных людей о молодежи. Вот они, эти высказывания:
1. Наша молодежь любит роскошь, она дурне воспитана, она насмехается над начальством и нисколько не уважает стариков. Наши нынешние дети стали тиранами, они не встают, когда в комнату входит пожилой человек, перечат своим родителям. Попросту говоря, они очень плохие.
2. Я утратил всякие надежды относительно будущего нашей страны, если сегодняшняя молодежь завтра возьмет в свои руки бразды правления, ибо эта молодежь невыносима, невыдержана, просто ужасна.
3. Наш мир достиг критической стадии. Дети больше не слушаются своих родителей. Видимо, конец мира уже не очень далек.
4. Эта молодежь растленна до глубины души. Молодые люди злокозненны и нерадивы. Они никогда не будут походить на молодежь былых времен. Молодое поколение сегодняшнего дня не сумеет сохранить нашу культуру.
Все эти изречения о молодежи, о грозящей гибели культуры, о безнадежном будущем были встречены в парламенте аплодисментами. Тогда оратор раскрыл карты. Оказывается, первое изречение принадлежит Сократу (470– 399 год до нашей эры), второе – Гесиоду (720 год до нашей эры), третье – египетскому жрецу (2000 лет до нашей эры), а четвертое найдено в глиняном горшке в развалинах Вавилона, а возраст горшка – 3000 лет.
Получилось в парламенте очень эффектно и даже смешно. Однако все эти культуры и правда погибли. И горшок найден, увы, среди развалин Вавилона, а не в процветающем городе.
Литературная книжная речь должна быть литературной и книжной в отличие от разговорной, каким бывает вечернее, праздничное платье в отличие от повседневной, рабочей одежды.
Конечно, вовсе не значит, что, сняв рабочую куртку, я должен нарядиться в павлиньи перья. Но все же моя выходная одежда должна быть более продуманной, строгой, стильной, а главное, более чистой, нежели та, в которой я только что копал землю, собирал грибы, косил траву, дежурил у нефтяной скважины.
Так сложна, так захватывающе интересна жизнь, которая кипит вокруг нас и в которой мы сами участвуем.
Как же получается, что журнал, который эту жизнь отображает, невозможно читать, настолько скучен.
Легенда не легенда, поверье не поверье, но говорят, что если женщина, носящая в чреве своем, окружена красотой земли, пейзажа, вещей, созданных руками человека, то эта красота уже и в этой, так сказать, предварительной стадии участвует в формировании будущего человека, накладывает отпечаток на его будущую душу, на его будущую эстетическую сущность и даже на внешний облик. Некоторые будущие матери нарочно проводят долгие часы в картинных галереях, для того чтобы прекрасная живопись загодя воздействовала и влияла на носимого в чреве.
По всей вероятности, это вздор, хотя и не лишенный привлекательности. Но если считать детские, еще несознательные годы человека чем-то вроде инкубационного периода перед тем, как человек осознает себя поэтом, художником, то несомненно, что окружающая человека обстановка, природа влияют на его формирование и придают его дарованию ту окраску, ту степень неповторимости, которая и отличает потом одного поэта от другого и которую критики потом будут называть творческой индивидуальностью.
Говорят: веди дневник, веди дневник.
Но мысль, более или менее достойная внимания, ложится, допустим, даже вот в этот жанр, в «Камешки на ладони». Но жизненная ситуация, наблюденная или со мной самим происшедшая и достойная постороннего внимания, ложится потом в рассказ, в эпизод повести и романа. Но искра чувства ложится в стихи. Что же остается для дневника? Мякина. Зернышки уже отвеяны и собраны в отдельную горсть.
Я допускаю дневник как литературную форму, как своеобразный жанр, но просто дневник для работающего писателя занятие бесполезное и даже смешное. (Не путать с записной книжкой.)
Женщина, старая интеллигентка, возмущается:
– Как это говорят теперь – «мушкетёр», надо говорить – «мушкетер». По-французски это слово пишется «mousguetaire» (мускетэр). Теперь же неправильная форма по образцу «полотер», «живодер» вытеснила правильную. Не говорим же мы «премьёр» вместо «премьер»!
– Да, но произношение «мушкетёр» настолько укоренилось, что исправить тут, боюсь, ничего не удастся. Придется вам примириться.
– Ну уж нет!
– А что же вы будете делать?