Камикадзе. Идущие на смерть
Шрифт:
— Где выделенные для героев машины? — спросил генерал. Он был мал и худ. Вислые, по-собачьи, щеки дергались.
Несколько истребителей стояли в стороне в линию. Над ними на шестах был натянут маскировочный брезент.
Генерал спросил про моторесурс, кисло поморщился (моторы требовали переборки), спросил, можно ли их заменить, услышал в ответ: «Только у двух — в авиамоторный склад на днях попала бомба», подергал щекой, подлез под крыло истребителя и, присев на корточки, долго рассматривал шасси.
— Эта мысль не моя, — сухо сказал он, вылезая оттуда и стряхивая с колена пыль, — я не хочу выдавать ее за свою, но она мне нравится. Еще никто не довел ее до металла. Это сделаем мы, мы опередим тех, кто отсиживается в тени токийских пагод и вечерами молится, чтобы ночь прошла без налета…
Он говорил непонятно и зло, но все собравшиеся слушали его, согласно кивая.
— Позовите механиков, — закончил генерал.
Переделанный самолет испытывали вечером.
Длинные тени уплотнились и перечеркнули аэродром. Солнце опускалось, делясь надвое у горизонта. На посадочную полосу выкатили истребитель. В кабине сидел молодой летчик Он был без шлема, лоб пересекала белая лента. В конце полосы стояли наготове два автокрана, а неподалеку от истребителя — автомашина. Дрогнул и сделал один оборот винт, мотор затрещал, самолет вздрогнул и, выдувая из-под крыльев длинные струи пыли, побежал по полосе.
Генерал и его сопровождающие проворно сели в автомашину и покатили следом. Когда самолет прекратил разбег и остановился, к нему подогнали краны. Генерал и вся свита присели на корточки. Они сидели и молча смотрели, как два крана медленно, с натугой поднимают самолет. Наконец тросы обтянулись, скрипнуло, затрещало — и зеленая короткокрылая птица, лишенная ног, приподнялась в воздух. Шасси осталось на земле.
— Так, — сказал генерал и хрипло, по-бульдожьи дергая щеками, засмеялся. — Значит, взлет пройдет нормально, все в порядке — самолет поднимется в воздух, а шасси останется на земле. Три дня вам на переоборудование всех машин. Что вы мнетесь, капитан?
— Вы совершенно правы, взлеты пройдут нормально. — Капитан, командовавший группой камикадзе, испуганно вытянулся. — Все будет так, как вы приказали.
— Камикадзе… Я не могу приказать им взлетать без колес. Они добровольцы, — сказал генерал. — Я могу только приказать переоборудовать самолеты. И обратите внимание, капитан, в казарме у вас грязь. Следите за чистотой. Прикажите подкрасить самолеты. У них отвратительный вид. Заведение с девками, а не воинская часть, не аэродром. — Он стремительно пошел прочь.
…Появились карточки «хайкю», по которым дают рис с добавками, а мясо, жир и сахар малыми порциями только больным в госпиталях.
Объявлено начало «Движения за увеличение естественных удобрений». Содержимое выгребных ям и сортиров контролируется полицией. Женщины выходят на улицы с совками и следуют за каждой лошадью, ожидая, когда та поднимет хвост, и тут же подбирая совком желтые дымящиеся шары. В городах превратили в огороды все клочки земли, перекопали скверы и узенькие полоски между домами, посадили там бобы и китайский остроконечный, похожий на морковку картофель, вдоль каждой стены натянуты веревки, по ним змеятся побеги гороха и висят плети огурцов и кабачков. Когда они начинают созревать, приходится по ночам охранять их, — в городе бродят нищие и дезертиры.
Около магазинов с утра выстраиваются очереди за пайками. Женщины терпеливо ждут, они стоят часами, до тех пор пока дверь не открывается, не выходит хозяин лавки и не говорит: «Извините, сегодня опять ничего нет».
…С улиц исчезли яркие кимоно, и не стало видно высоких причесок. Женщины носят широкие шаровары момпе и просторные темные блузы хантэн, еще они надевают капюшоны, которые при пожарах защищают голову. Пропало мыло, а за хворостом или за угольными брикетами приходится стоять целыми днями…
Когда состоялось собрание нашей десятидворки (я первый раз попал на него, так как уезжал помогать больной матери в деревню), нам было еще раз сказано, что главное — это учет жителей: чтобы не было дезертиров и людей, уклоняющихся от воинской повинности. А еще очень важны охрана квартала, борьба с пожарами, поимка бродяг, воров и дезертиров. Особо обратить внимание на разговоры, кто что говорит, и не нарушают ли эти разговоры запретов, наложенных правительством? Во время налетов американской авиации надо следить особо тщательно. «Задержан неизвестный. Собирался подавать сигналы вражеской авиации» — так доносили мы в полицию. Наши донесения читали в соседних кварталах вслух: пример патриотического поступка, все должны подражать ему.
С мая сего года основную часть пайков (рис) выдавать только по месту работы. Норму выдачи рыбы установить 30 граммов в день на человека.
Учитывая, что основным видом топлива в домах является уголь и брикеты из смеси каменного и древесного угля с опилками, ввести их нормированную выдачу.
Покупая по карточкам, можно жить и на шесть иен в месяц, но тогда ты еле поднимаешься по лестнице. На черном рынке горсть риса стоит уже в двадцать раз дороже.
Даже яйца стали роскошью, все проклинают черный рынок, но покупают на нем.
В поселке Ханедо до войны жило двести семей. Каждый крестьянин имел от пяти тан до одного те земли. Сейчас осталось всего сорок семей, в которых нет ни одного мужчины старше шестнадцати и младше шестидесяти лет. В поселке за месяц умерло от голода пятнадцать человек…
Дневной рацион китайца, привезенного с материка для работы в шахте, — три пирожка с бобовой начинкой, одеяла им не положены. На Хоккайдо плохо работающего воспитатели сначала бьют, а потом волочат за ноги по земле. Говорят, это называется «кнут любви и наказание слезами».
В руднике во время работы нашли двух корейцев, заснувших в штреке. Провинившихся вывели на поверхность и убили, вводя им между ног раскаленный железный прут…
30 июня в городе Ханаока восстали рабочие-китайцы. Они убили трех воспитателей. Вызванная военная полиция и войска окружили восставших на площади перед кинотеатром «Керакукаи». Из девятисот окруженных убито 416 человек, площадь завалена трупами…
Жизнь в городе становилась все тяжелее. Получив красные бумажки о призыве, из ресторана исчезли один за другим все мужчины, остался один старик-швейцар. Юкки видела несколько писем, пришедших от тех, кто был призван, — листочки, исчерченные черной тушью (вычеркнуто цензурой). Девушки боялись трудовой повинности и, когда хозяин за какой-нибудь пустяк грозил увольнением, становились на колени и умоляли простить.