Камикадзе. Идущие на смерть
Шрифт:
Он стоял около входа в клуб, ждал Нефедова. Цыгун подошел незаметно, стал боком, произнес еле слышно: «Зайдите ко мне после кино». От этого расхотелось смотреть фильм, ушел бродить. Дорога увела к перешейку, тот отделял южную, мелкую, часть бухты от моря. Низкий, песчаный, намывной, на нем стояло несколько почерневших от дождей рыбачьих бараков, сушились на кольях сети, к стенам были привалены вытащенные из воды лодки. Пахло смолой, рыбой и водорослями, по обе стороны перешейка серебрилась вода.
Постояв около сетей, жадно подышав солью, посмотрел на наручные часы (огненные стрелки на огненном же циферблате показывали: кино вот-вот кончится), торопливо пошел назад. Нырнул в кусты и тропинкой по лесу вышел к цыгуновской избе. Там уже полоской в окне горел свет. Уполномоченный быстро закрыл за Кулагиным дверь и сразу же спросил:
— Ну, как вам кино?
— Я не смотрел.
— Что так? Надо было посмотреть, поговорили бы… Мне понравилось… Я вот все присматриваюсь к вам, человек вы интересный — лишнего не болтаете… А у меня такой вопрос: из ваших матросов на оккупированной территории никто не был?
— Не интересовался. А что, надо было?… Постойте, как это — на оккупированной? Ведь если бы кто там и был, как бы он на такие катера попал? Вы бы его первый и убрали.
— Да?… А вот таких разговоров среди матросов при вас не было: мол, чуть войну не проиграли, немца до Москвы допустили? Не говорили?
— При мне язык никто не распускает.
Разговор не получался.
— А теперь в порядке учебы. Очень сложно завести по радио мотор?
Теперь Кулагин удивился.
— Ну, знаете, в двух словах этого не объяснишь. Вы устройство шагового искателя знаете?
«Шаговый искатель… Сволочь такая».
— Ладно, оставим. Вы мне все-таки про своих матросов что-нибудь расскажите. Раз уж мы начали встречаться.
— Просто матросов у меня нет. Все — специалисты. У одного — мотор, у второго — электроприборы, у третьего — радиоаппаратура. Об этом лучше говорить на катере, там все можно и показать.
Кулагин понял:
«Что это он про матросов? Хочет, чтобы я назвал фамилии. Спросит, фамилии, а потом тебе их и предъявит… Матросы тут ни при чем. У опера на уме что-то другое…»
Тускло, вполнакала, светит лампочка. Молча сидят друг против друга. Копошатся на погонах тени. Погоны морские, одинаковые. Фиг они одинаковые, оттого и злоба.
«Издевается инженер, издевается. За дурака считает. Это уж точно — за дурака. Все рассчитал. Оттого и не отвечает. Погоди, посмотрим, что ты запоешь через неделю. Надо посмотреть по личным делам, кто из матросов родом из Средней Азии. Казах, кореец, таджик… Японец вполне может сойти за таджика».
Оперуполномоченный сглотнул слюну. Война к концу, а тут такое дело свалилось…
— На сегодня все. Можете идти…
Ито стоял за верстаком и правил погнутые велосипедные спицы, когда в сарайчике стало темно, кто-то бесшумно заслонил собой свет.
— Ну надо же, выследила. — Он сплюнул.
— Ты один?
— А что? Лучше уйди, вдруг придет хозяин.
— Я ждала тебя тогда, после той ночи, а ты не пришел. И вот вчера иду по улице, вижу: ты разговариваешь со своим стариком. Как он?
— Бывают лучше… А ты?
— Подыхаю. У тебя нечего поесть?
— Откуда? Тебе здесь нельзя. Давай так вечером я закрою мастерскую и угощу тебя. Ну, иди, иди…
Вечером он стоял около запертых дверей, поигрывая ключом, и не сразу заметил, как она появилась в переулке.
— Мой ушел. Целый день охал, уже еле волочит ноги. Ну что — пойдем, поедим?
— В таком платье меня никуда не пустят.
— Ничего, я знаю одно место.
Он повел ее на окраину, к бетонному памятнику морякам с крейсера «Асама», на котором по вине капитана взорвались котлы, и весь экипаж погиб. Здесь, рядом с таким же бетонным серым зданием госпиталя, в тупике была дешевая лавка. Они купили два рисовых колобка, ушли на пустырь, там нашли два ящика, и она начала жадно есть, запихивая в рот пальцем.
— Как тебя зовут?
— Думала, подавлюсь… Юкки. А тебя?
Прошел военный патруль. Проходя мимо, один из солдат, щелкнув пальцами, показал, как делается стыд, а остальные загоготали.
— Знаешь, почему меня никуда не берут? Девушка должна быть чистой. «Поди, — говорят, — назад в ту канаву, из которой выбралась…» Ты видел на Второй улице дома? Так вот, там три разряда. Первый — для японцев, для настоящих, как они сами себя называют, не то что мы с тобой. Второй — для тех, кто приехал с Окинавы. И третий — для корейцев. Так вот, меня не возьмут даже в третий. Ты ни разу не ходил в такой дом?
— Дура.
Она жалко усмехнулась.
— Я давно не мылась по-настоящему. И платье на мне видишь какое. Ты ничего не понимаешь.
— Что понимать?
— Я хочу хорошенько помыться. У тебя мыло есть?
— Есть. И таз. А утюг я могу попросить у соседки.
— Ну, наконец-то. Ты ночуешь в мастерской?
— А где же? Там, на полу.
— Мне холодно под мостом. Я каждую ночь там.
— Я не виноват, что ты попала туда.
Она придвинулась и взяла за руку:
— Я ночью приду к тебе. Можно?
— Зачем?
— Тебе что — жалко?
— Нашла чем купить. Ладно, приходи. Чтобы соседи не заметили, я выкручу лампочку над дверью.
— Не бойся, я прокрадусь…
Она пришла, как обещала. Укладываясь, Ито набросал поверх циновки, расстеленной по земляному полу, кучу ветоши.
— Хорошо у тебя тут, бензином пахнет и мягко, — сказала Юкки. — Вот видишь, мне начало везти, значит, я обязательно найду работу. Давай сначала полежим просто так… Какие у тебя острые коленки! Повернись на бок Дай руку, я тебе покажу, у меня есть грудь.