Камни Господни
Шрифт:
Сестра шла молча, на ходу скидывая с себя одежду, и оглянувшись лишь однажды, прощально махнула рукой. Василько оступился, цепляясь ногой за вывороченную сусликами почву, скользнул вниз, вглубь проваливаясь по колено в звериную нору. Он упал, в кровь расшибая лицо о твердые сплетения корней многолетних трав…
Казак вздрогнул и протер ладонью губы — кровь. Открыл глаза, осмотрелся. Чистая, прибранная изба, в углу — еле теплится сальная свеча в медном шандале, из печи тянет полынным духом. «Господи, где же я?» — Василько приподнялся: широкая лавка, застеленная покрывалом, сшитым из лисьих шкур, такое же лисье одеяло, под головой — подушечка из тафты, набитая куриным пером. Рядом, свернувшись калачиком, спит Акулина. Василько откинул одеяло: «Нагая!» Скользнул рукой вниз живота, еще ниже, прямо к горячему девичьему лону: «Никак девку попортил… Али нет, до меня порченная была?» Присел, перекрестился: «Нехорошо… Не следует не вызнав девку на спину валить, чай не вдовица, а казак не на войне…»
Акулина открыла глаза и бросилась казаку на шею, жарко целуя его в губы: «Кровь! Кровь!»
— Во сне язык прикусил, — Василько махнул рукой, — хоть убей, не помню, как вышло.
— Хорошо вышло! —Акулина засмеялась и, обнимая казака своими сильными руками, укусила его за ухо.
— Ты что делаешь, дура! — казак с силой оттолкнул ее от себя, но, спохватившись, обнял, нежно прижимая к груди. — Дикарка! Такой даже в степи не сыскать!
Акулина посмотрела в глаза и прошептала:
— Ведаешь, что мое имя значит?
— Почем знать, разве я поп, чтобы об именах разумение иметь? — пожал плечами казак. — К чему оно нам? Акулина, и все тут. А девка ты ладная, сладкая…
— Акулина, значит орлиная. И нашел ты меня в Орле-городе. Знамение это.
Девушка замолчала, пытаясь припомнить что-то важное, но не смогла, забыла. Прильнула к казаку, шепча:
— Теперь мы поженимся, правда? Я тебе верной буду, везде за тобой пойду, как волчица за волком! И детей нарожаю ладных. Сильных, с тобою схожих.
Василько засмеялся:
— По дороге меня чуть было волк не сожрал. Казака с саблею! Отродясь такого зверя не видел, вытянул бы пудов на пять, а то и поболе! Был бы с волчихою, наверняка и Карего бы положили!
Акулина играла медным крестом на груди казака, бороздя ногтями по заросшему волосами телу.
— Так это Карий убил того волка?
— Кто же еще, — усмехнулся казак, — я, почитай, лет пятнадцать с войной знаюсь, всяких рубак повидал, но такого резальщика встречаю впервые. Ты и глазом не успеешь моргнуть, как он всадит нож в самое сердце, а потом своим басурманским ятаганом снесет голову с плеч.
Василько нежно тронул пальцем левый сосок Акулины, а затем провел ладонью по шее. Девушка вздрогнула и с ужасом отпрянула от казака:
— Нет, не надо! Не показывай на мне! — она стала смахивать с себя казачьи меты, сдувая их красными, влажными губами.
— Не подумавши я, — казак виновато пожал плечами, — извиняй…
— Ничего, такие меты снять нетрудно, — Акулина лукаво поглядела на казака. — Хочу, чтобы ты меня по-другому пометил, своей сделал…
— А ты лихая девка, отчаянная. Без оглядки целуешь, да сразу под венец зовешь. Что, ежели только потешусь тобою, а жениться не стану?
— Тогда батюшка с дядьками, да братья мои жизни тебя лишат. Забьют до смерти, как ночного вора, и даже Строганов не поможет.
— Не, ничего у них не выгорит, — добродушно сказал казак, — Строганов, конечно, не поможет, а вот Карий наверняка спасет. Своего он на смерть не выдаст. А такому душегубу, как он, никакие чертовы мельники с их братьями да сыновьями не страшны.
Утром проснулась и Акулинина тетка — дородная повитуха, прозванная еще холмогорскими поморами Белухой за свое животворное ремесло и кожу цвета полярных китов.
Белуха люто посмотрела на казака, но промолчала, пошла стряпать мясной пирог — потчевать не то незваного гостя, не то нового родича…
Василько с удовольствием потянулся, покряхтел и выскользнул из ласковых шелковистых волн лисьего меха. Натянул сброшенные порты и пошел во двор — снежком растереться.
— Свежо ли тебе? — Акулина ласково поглядела на раскрасневшегося от снега казака, поднося ему дымящуюся кружку ароматного взвара. — Выпей горяченького с морозца, на меду со зверобоем, шалфеем, имбирем да перцем!
Василько с удовольствием глотнул обжигающего напитка:
— Все равно, что святой угодник в душу поцеловал. И откуда у вас такие диковины?
— Не даром взято — на серебро бухарские пряности куплены! — Белуха сердито заворчала, загремела посудою.
— Оно и видно, что за серебро, — усмехнулся Василько, — у басурман одни казаки даром берут!
— Теперь и у нас даром хапают! — не унималась Белуха. — Девку скрал, да не поперхнулся!
— Нет, здесь все сами дают, знай, не отказывайся!
— Все вы, казаки, воры, — Белуха, бросила скалку на стол. — Как только вас царь терпит. Давно пора переловить, да хребты, как диким псам переломать! Или хотя бы на войну с ливонцем спровадить.
Казак присел на лавку и стукнул кулаком по столу:
— Ты, баба, меньше языком чеши. Стряпаешь пироги — и стряпай себе, пока тебя плетью не отходил. Вот тебе истинный крест, не посмотрю, что повитуха, распишу под скомороха на ярмарке!
Белуха чертыхнулась, но, зная казачьи повадки, прикусила язык.
— Ладно, бабоньки, сидите смирно, я пойду сведаюсь, как нашему делу помочь…
Карего, по указанию Григория Аникиевича, поселили в небольшой светелке, на втором этаже строгановских хором. Савву с Василькой собирались было направить к дворовым слугам, но Данила настоял, чтобы его спутники жили вместе с ним и кормились со строгановского стола.
— Данила, ты спишь? Данила… — Василько чуть слышно постучал по стене. — Женюсь ведь я. Отец Акулинкин благословения давать не хотел, да Строганов послал к нему людей просить за меня. Отрядил мягкой рухляди, да соли, да хлебного вина, да рубль серебром! Кто супротив строгановского слова устоит? Еще сказал, что в три дня мне избу поставит за службу тебе. Вот кончим дело, остепенюсь, детишек нарожаю, может, сам Григорий Аникиевич ко мне приглядится и к себе приблизит! Теперь ты для меня, Данилушка, дороже родного батюшки будешь!