Камни Юсуфа
Шрифт:
Вдруг окружавшую их тишину разорвал громкий тревожный стук, еще, еще, еще… Княгиня, опомнившись, оттолкнула от себя Никиту и в большом волнении соскочила с постели, поправляя одежду. Кинулась к окну, затем к двери… Никита в растерянности наблюдал за ней.
— Что с тобой? Что случилось? Кто стучал?
Он тоже поднялся, подошел к окну, вынул втулку, посмотрел сквозь мутную слюду наружу — никого, пустой двор. Затем подошел к двери, открыл ее — тоже никого. Он в недоумении обернулся на Вассиану.
— Не ищи, там никого нет, — тихо сказал она, присев на табурет и сжав руками виски. — Это предупреждение мне, чтоб не забывала…
— О чем? — Никита присел на корточки перед ней. — Я не понимаю…
Она молча рассматривала
— Иди к Стеше, иди к кому хочешь, — горестно произнесла она, в глазах ее стояли слезы, — для меня все кончено уже давно. Любовь — это непозволительная роскошь. Владея состоянием, на которое можно купить весь мир, я не могу себе позволить то, что доступно нищей простолюдинке: счастье любить и быть любимой. Ступай. И лучше тебе вообще позабыть обо мне.
— Я не смогу о тебе забыть, — горячо возразил Никита, обнимая и прижимая ее к себе, — я не хочу о тебе забывать. Я думал, ты не любишь меня, но если что-то мешает тебе быть со мной, нет такой силы, которую я бы не одолел ради этого.
— Есть такая сила, Никита, — тихо ответила Вассиана, — эта сила: смерть. За тобой стоит жизнь со всеми ее радостями и печалями, иди своей дорогой. А я дорогу эту уже прошла, теперь все то, что волнует тебя, не имеет для меня значения. Там, где живу я, нет ни любви, ни горя, ни счастья, ни слез. Есть только безмолвие и цель, одна-единственная цель для каждого, кто там находится, ради которой он там очутился. Вот и все. А остальное — в прошлом. Мое несчастье в том, что, в отличие от прочих, все человеческое еще живо во мне, но я не имею права забывать о своем предназначении.
Никита молча отстранил ее от себя и внимательно посмотрел в ее лицо. Затем взял ее руку, на которой сияла золотая цепь тамплиеров, и некоторое время так же молча разглядывал золотую печать, украшающую браслет.
— Не знаю, кто надел на тебя эти путы, — мрачно произнес он наконец, — но кто бы он ни был, я разорву их. Я вижу, что ты тяготишься ими, и ноша сия давит тебе плечи. Мне кажется, я догадываюсь, кто ты и что произошло с тобой прежде, но ты сама расскажешь мне, когда захочешь. По сути, это не имеет для меня значения. Я люблю тебя и без тебя мне не жить. Значит, я должен вырвать тебя у тех сил, которые стоят между нами. Я сделаю это, обещаю. Главное, чтобы ты хотела того же. Ты хочешь, скажи мне, Джованна? — он впервые назвал ее настоящим именем.
Вассиана вздрогнула и как-то сжалась, низко опустив голову. Но Никита снова поднял ее лицо вверх, чтобы видеть глаза.
— Скажи, ты хочешь? — настаивал он.
— Хочу, — ответила она едва слышно, — но это невозможно, любимый мой. Если ты сделаешь это, страшные язвы снова покроют мое тело, и я умру. Никто не может победить смерть.
— Но если мы будем бороться вместе, ты и я, — не отступал он, — мы преодолеем все.
— Ты не знаешь, с кем тебе предстоит бороться, — грустно улыбнулась Вассиана, — ты человек, а значит, ты слаб. Все твои слабости известны тем силам, которым ты собираешься бросить вызов, они сыграют на них, и ты предашь меня. Поверь, такое со мной уже бывало. И я не смогу предостеречь тебя, потому что они знают твои тайные слабости, а я не знаю их, и ты сам их не знаешь, вот в чем опасность. Как же ты сможешь уберечься?
— Господь поможет мне, — уверенно ответил Никита. — Я верю в Господа, и он направит мой меч, ведь цель моя чиста, а значит, Бог на моей стороне.
— Что ж, — задумчиво произнесла Вассиана, прижимаясь щекой к его ладони, — коли ты в самом деле думаешь так, как говоришь, возможно, именно в тебе мое спасение. Но если ты кривишь душой, принц Ухтомский, то мне ты хуже уже не сделаешь, но навлечешь на себя и род свой нескончаемые беды, поверь мне. Так что спроси себя, готов ли ты идти до конца, и спроси своего Господа, поможет ли он тебе, когда уже никто из живых не сможет протянуть тебе руку. И тогда решай. На меня не рассчитывай. Я не могу делать то, что хотела бы, и буду продолжать свой путь скитаний и одиночества, покуда ты не вызволишь меня. Так что подумай, принц Никита Романович, стоит ли жертвовать своей молодостью и будущим своим, да и всей своей княжеской семьи ради полумертвой итальянской принцессы, имя которой проклинают даже у нее на родине. Ведь никто не изменит прошлого. Все, что я сделала в жизни своей, останется со мной, все, что я сделала после смертельного ранения своего — останется со мной, все, что я еще сделаю, а я сделаю, не сомневайся, мне не позволят не сделать того, что я должна, никто не помешает мне, даже ты — все это тоже останется со мной. Джованна де Борджа не предстанет, как по мановению волшебной палочки, сияющим белизной ангелом перед тобой, я — черный ангел, Никита, я — падший ангел. Моя жизнь останется со мной, жизнь моего отца, прошлое всего нашего рода. Готов ли ты к этому? И зачем тебе такая печаль в приданое? Не проще ли жениться на боярской дочке Шереметевой, народить с десяток маленьких ухтомских княжат и жить себе припеваючи, не забивая голову канувшими в лету делами каких-то далеких от Московии латинов? А?
— Ты обижаешь меня своими словами, — ответил, выслушав ее, Никита. — Я знаю, были у тебя примеры обмана и разочарований. Но я не зря сказал тебе когда-то, что не желаю походить на какого-нибудь черномазого итальянского Джованни. Быть может, он и продал тебя за драгоценные безделушки. Я — другой. Я из другого теста, если хочешь. Наши калачи, сама знаешь, и покруче, и посытней вашей итальянской макаронной соломки, а каков хлеб, говорят у нас, таков и человек. Так что еще посмотрим, чья возьмет. И не пугай меня лихом понапрасну, у нас на Руси на любое чужое лихо своего вдвойне хватит, так что пуганые мы.
— Ну, так и возьми жену себе под стать, чтоб и телом, и душой добра была, — ревниво подзадорила его Вассиана.
— Нет уж, — беззлобно рассмеялся Никита, — не отлынивай, не отлынивай, герцогиня де Борджа. Уж не знаю, скольким ты Джованни головы закрутила, но, полагаю, бойцов этих, битых тобой, на целый полк хватит, да еще на резерв останется…
— Я жена твоему брату, не забывай об этом, — напомнила ему Вассиана, — венчанная жена, законная.
— Вот это похуже для меня, чем все твои Джованни вместе взятые, и силы поднебесные, которыми ты меня пугаешь, — вздохнул Никита. — Не могу я брату своему подлость делать. Он тоже любит тебя и не уступит. Так что придется тебе решать, кого выберешь. Он ведь не знает ничего о тебе. И я ему не скажу, не волнуйся. Никому не скажу, пока сама не разрешишь.
— А сам-то как догадался? — спросила его Вассиана.
— Сердце подсказало, глаза твои, слова, как говорила ты об итальянке, которую вроде бы и не знала никогда, а будто сама через все прошла, что той пережить довелось. Когда любишь, все замечаешь за любимым человеком, каждый вздох его и каждый взгляд, разве ты не знала этого никогда?
— Знала, — ответила Вассиана, снова опуская голову на его руки, — я и теперь знаю, cara mia.
В дверь постучали. Два коротких удара, затем через некоторое время еще один — де Армес. Не дожидаясь разрешения княгини, он открыл дверь и вошел в спальню. Увидев князя Ухтомского, в удивлении остановился.
— Простите, госпожа, — извинился он, поворачиваясь, чтобы уйти.
— Нет, нет, заходи, Гарсиа, — остановила его Вассиана, — князь Никита Романович только что рассказал мне, как он проводил Виктора до корчмы. Вернулся ли наш свен? Удалось ему выполнить мое поручение?
— Вернулся, — испанец искоса взглянул на смятую постель, потом на терлик Никиты, валявшийся на полу рядом с кроватью, и на губах его мелькнула тонкая, едва заметная усмешка. — Вернуться-то вернулся, — повторил он, — да без глупостей не обошлось.