Камрань, или Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме
Шрифт:
Товарищ камандир я Кульков я севодня (зачёркнуто) меня старпом приказал (зачёркнуто) приговорил. Я спал дежурный меня в воду. Прашу помиловать больше ни буду. Чесно клинусь водку не пить. Прашу прастить или в тюрьму.
Спасибо, Кульков».
Когда в сопровождении доктора вернулся старпом, данный исторический документ уже покоился у меня в нагрудном кармане. Кульков в ожидании своей участи сидел на толчке за дверью гальюна и то всхлипывал, то в голос противно выл. Он полностью поверил в реальность происходящего, и в этом раздавленном, трясущемся существе уже невозможно было узнать
Скоро Кульков был извлечён из своего убежища, выведен наверх и поставлен спиной к воде на торец пирса. Здесь с суровой серьезностью, смакуя каждое слово, старпом начал зачитывать приказ. Протрезвевший Кульков стоял на краю и трясущимися руками зачем-то безуспешно пытался застегнуть на мокрой робе пуговицу.
– Ну что ж, к делу! – возвестил старпом, окончив чтение, и взял у меня пистолет.
– Доктор, намажь ему лоб зелёнкой. Да побольше пятно сделай, побольше…
Насвистывая под нос вариации на тему похоронного марша, Горыныч начал демонстративно, не спеша снаряжать патронами магазин, потом вогнал его в рукоятку ПМа, снял предохранитель, передёрнул затвор. И тут по сценарию наступила моя очередь.
– Товарищ капитан-лейтенант! Подождите! Тут Кульков прошение о помиловании написал. Не хочет, чтобы его расстреливали. Вот документ, прочитайте!
– Не хочет, говоришь, чтобы расстреливали? Надо же! – искренне удивился старпом. – Что ж ты молчал? Ну-ка… что тут за каракули? – и с серьёзным видом, скрывая предательскую улыбку, вслух зачитал документ, в муках рождённый Кульковым.
– Ну, это же совершенно меняет дело! – просиял старпом так, как будто ему только что сообщили о назначении командиром на новую строящуюся лодку. – Человек обещает встать на путь исправления. Водку – пишет – не буду, в тюрьму хочу. Хотя туда ему, в общем-то, и дорога… Ну ладно, проявим снисхождение, если присутствующие, конечно, не против.
Присутствующие, включая Кулькова, были не против. Доктор, правда, немного разбухтелся:
– А какого чёрта тогда я среди ночи сюда тащился, мальчика, что ли, нашли? Да и зелёнки вон уже сколько на него извёл! Давайте шлёпнем побыстрее, да и спать пойдём!
Пока я пытался разубедить нашего кровожадного доктора, доказывая ему, что любая тварь, даже такая, как Кульков, достойна снисхождения, старпом принял решение:
– Матрос Кульков! – гаркнул он так, что загудело железо под ногами.
– Я! – еле слышно пропищал тот.
– Так вот, Кульков, – сбавил тон старпом, – принимая во внимание твоё искреннее раскаяние… Ты же искренне раскаялся? Или опять врёшь, скотина? – зловеще сверкнул глазами старпом, поигрывая пистолетом.
– Искренне! Искренне! – завизжал Кульков.
– Тогда другое дело, – глубокомысленно изрёк Горыныч, отдавая мне пистолет. – На, минёр, убери от греха подальше, а то вдруг передумаю.
– Что ж делать с тобой, Кульков, – ума не приложу…
Кульков привстал на цыпочках, слегка подавшись вперёд, ловил каждое слово. Всем своим видом он изображал деятельное раскаяние.
– Расстрелять – не хочешь… Может, повесить? Вон и доктор головой кивает. Его же из-за тебя среди ночи с постели подняли. Тебе не стыдно, Кульков?
– Минёр! – обернулся старпом ко мне. – У тебя верёвка-то найдётся? Метров пять, думаю, хватит, – прикинул он, бросив взгляд на крюк ТПУ 14 , торчащий на лобовине рубки.
– Что скажешь, Кульков? Хватит?
Кульков глянул на крюк, кивнул, но глаза его наполнились слезами.
– Ну ладно, ладно, не распускай слюни, больно не будет, гарантирую…
14
Торпедопогрузочное устройство.
– Сергей Гариевич, – вновь принялся я исполнять за адвоката. – Может, немного помягче наказать? Кульков сказал, что жить хочет…
– Хочет??? – снова искренне удивился старпом. – А что же он тогда водку пьёт и воинскую дисциплину нарушает? Нам такие воины не нужны!
– Он сказал, что больше не будет… – не унимался я (моя доброта и человеколюбие порой не имеют границ!).
– Точно не будешь, Кульков? Ну ладно… – сжалился старпом, заметив, что тот находится уже в предобморочном состоянии и чего доброго сам невзначай окочурится.
– Пять суток ареста на гарнизонной гауптвахте! И не благодари. Не слышу ответа! Кульков, мать твою!
– Есть пять суток ареста! – хрипло прошептал Кульков, не веря своим ушам и, гремя костями, рухнул на пирс.
15
Кульков, Штирлиц и беспредел на Красной площади
Кульков не умер. Сто пятьдесят миллионов раз я потом об этом пожалел. Посредством пары подзатыльников и флакона аммиака в нос он был немедленно реанимирован, после чего в сопровождении старпома и доктора убыл в казарму готовиться к завтрашнему перебазированию на местную гауптвахту, в просторечии – на кичу.
Время было уже далеко за полночь. В надежде, что хоть сейчас удастся немного поспать, я спустился вниз. Обессиленный от свалившихся треволнений, добрёл до каюты, упал на нижнюю полку и попытался расслабиться. Сделать это было проблематично, так как сие жесткое ложе имело в длину чуть больше полутора метров, поэтому в классическом положении «на спине» голова среднестатистического лежащего с его 170–180 см плотно упиралась в одну стенку, согнутые в коленях ноги – в другую, и над всем этим нависала лежанка второго яруса. Но даже скрюченный в такой позе молодой и растущий организм требовал здорового сна, который на него незамедлительно и обрушился, едва только голова упёрлась в прохладное железо переборки.
И опять снится мне сон: Москва, Красная площадь… Я стою в почётном карауле у входа в мавзолей. На этот раз в мозгу, даже в самой отдалённом его закоулке не возникает никакого сомнения в реальности происходящего. И то, что я стою на посту № 1 в своей видавшей виды синей робе, в чёрной промасленной пилотке, в шлёпанцах на босу ногу и с обшарпанным автоматом на груди, не вызывает у меня никакого недоумения.
Слева по брусчатке мостовой струится знаменитая очередь. Все люди в ней облачены в водолазное снаряжение: акваланги за спиной, резиновые маски на головах. Шлёпая ластами, они медленно продвигаются вперёд, смешно переваливаясь с боку на бок, как пингвины. Группами проходят мимо меня в мавзолей и там становятся на борт бассейна. Затем их тщательно пересчитывает уборщица тётя Мотя, ангельского вида бабулька с мегафоном в одной руке и шваброй в другой, крестит и старушечьим надтреснутым голосом кричит в громкоговоритель: