Камрань, или Последний "Фокстрот"
Шрифт:
Я лежал, лупя глаза, постепенно возвращаясь к действительности. Ещё какое-то время пытался сообразить, надо или нет хоронить Кулькова. Сообразив, что нет – признаюсь, испытал большое облегчение.
Осознав, что и я вроде жив и что меня тоже не закопают, испытал ещё большее облегчение. Осмотревшись, скользнув мутным взглядом по рядам коек со скрюченными на них полуголыми телами, я окончательно скинул с себя липкие путы сна.
Сознание возвращалось, отсек постепенно наполнялся знакомыми звуками, запахами. Я уже различал глухое урчание дизелей, храп и бормотания спящих моряков, тяжелый дух, исходящий от их немытых тел и нагретых механизмов. Надо мной на койке второго яруса громогласно храпел, заглушая порой рокот дизелей, громила Самокатов. Иногда он начинал кряхтеть и беспокойно ворочаться во сне. В эти моменты ржавая панцирная сетка под ним опасно прогибалась и жалобно поскрипывала. Я с опаской поглядывал на тугой пузырь матраца, надувшийся надо мной, и даже стал опасаться, как бы Самокатов во время очередного телодвижения
Я хоть и проснулся и вернулся к жизни, но беспокойство не отпускало. Понимая, что это глупо, я, тем не менее, встал, прошёл до койки, на которой спал Кульков, и лишь убедившись, что тот на месте, окончательно успокоился.
Глава 40 Дети подземелья
Взгляд скользит, выхватывая из зыбкого полумрака бледные фигуры моряков. Полугодовое пребывание в тропиках не сильно изменило цвет их кожи. Если в самом начале, дорвавшись до бесплатного, некоторые и умудрились обгореть до волдырей и язв, то с началом подводной службы такой возможности никому больше не предоставлялось. Сейчас даже самое жгучее солнце не в состоянии проникнуть сквозь многометровую толщу воды...
В синем подземельном сумраке окоченелые тела моряков хоть и выглядят, как прилегшие передохнуть привидения, но жизнь на корабле продолжается. Вздохи, скрипы и богатырский храп – лишнее тому подтверждение. Здоровый сон в любой обстановке – вот он, бесценный дар молодости! У меня же опять ни в одном глазу!
Вот лежит, скрючившись на взбитой, скомканной простыне и прижав к груди серую подушку, матрос Кучкин. Я гляжу на него с завистью. Дохлый, здоровья ни на грош, а как спит, зараза!
Несмотря на хлипкое телосложение, на гражданке у себя в Сибири Боря Кучкин был большим человеком. Он успел отучиться в речном техникуме и какое-то время поработать по своей судоводительской специальности. Будучи малым весьма сообразительным, он до призыва умудрился дослужиться до второго помощника капитана достаточно большого судна. Такая должность позволяла ему не идти в армию, а продолжать делать карьеру на речном флоте, но, как это часто бывает, всё дело испортила женщина.
Во время зимнего отстоя, когда вмерзшие в лёд суда вырубают вдоль всего корпуса и в таком импровизированном доке делают текущий ремонт, Боря в свободное от работы время закрутил роман с женой замначальника речного пароходства. Дамочка призналась мужу, что любит другого и собралась подавать на развод. Неизвестно, чем закончились семейные дрязги, но о том, как это отразилось на судьбе Бори, можно сказать вполне определённо: он был незамедлительно призван в ряды Вооружённых сил СССР и отправлен на Тихоокеанский флот на три полноценных года.
Но Кучкин не унывал. Ответственные и смышлёные моряки и на военном флоте в большой цене. Будучи ещё «карасём», Боря получил лычки старшины второй статьи и был назначен командиром отделения штурманских электриков. Причём в подчинении у него оказалось несколько весьма авторитетных «годков». Должен сказать, что это нисколько не помешало Боре исправно исполнять свои служебные обязанности. Он не лез на рожон, со всеми находил общий язык, и скоро «годки» без лишних слов стали выполнять его распоряжения. В свои 20 лет Кучкин многое знал и умел и подчас даже механику давал дельные советы. Его смекалка не раз помогала государству экономить значительные средства на ремонте техники. Впрочем, она же ему порой помогала и в обратном.
Как-то нашему снабженцу стало казаться, что из провизионки пропадают продукты. Поначалу не придал значения, думал, обсчитался, но, не обнаружив однажды утром целого ящика тушёнки, оставленного накануне вечером в известном месте для последующей продажи хунтотам, мичман не на шутку обеспокоился: кто это ещё, кроме него, смеет тут воровать? А главное – как? Это «как» стало кошмарным ужасом для нашего снабженца на два последующих месяца. После каждого посещения провизионки он старательно опечатывал железную дверь и увешивал её новейшими замками всевозможных систем. Не помогало. Все печати и запоры оставались на месте, а продукты нагло тырились! Были обследованы все внутренние и наружные поверхности на предмет, не сделан ли где-нибудь потайной лаз из смежных помещений или прилежащих цистерн. Дырок не обнаружили. Железная камера со всех сторон оставалась девственно цела. Для обеспечения полной герметичности стали закрывать и опечатывать даже вентиляционные отверстия, в которые не то что вор – даже не всякая крыса могла пролезть, а лишь та, которая несовершеннолетняя или больная рахитом. Ничего не помогало! От беспокойства и постоянных расстройств мичман-снабженец похудел, осунулся, перестал пить водку и радоваться жизни, а только тем и занимался, что подсчитывал убытки. Он уже практически не воровал, потому как то, что он только планировал украсть, неизвестные нахалы выносили раньше него. Мичман уже был готов уверовать в нечистую силу, сдать замполиту комсомольский билет и начать просить заступничества высших сил, но, видимо, эти высшие силы сами решили сжалиться.
В одно утро, которое можно было назвать прекрасным, если бы не ожидание очередных расстройств, наш бедный снабженец на ватных ногах спустился в трюм центрального поста и дрожащими руками принялся проверять печати и отворять запоры. Как обычно, всё было на месте. Когда же он потянул на себя железную дверь, она повалилась на него и со всего маху припечатала к палубе. Прибежавшие на крик вахтенные помогли бедолаге выбраться. Сразу же стала ясна картина преступления. Неизвестный умелец не стал возиться с замками, подделывать печати и ключи – он каким-то одному ему известным способом, совершенно невыполнимым в условиях подводной лодки, переделал навесы таким образом, что их можно было быстро разбирать, чтобы снять дверь с петель, не повреждая замки и печати. Для этого ему пришлось сначала высверлить оба массивных металлических пальца, нарезать внутри резьбу, изготовить два болта под эту резьбу, потом перепилить пальцы и вновь соединить их в единое целое с помощью болтов. Теперь при необходимости проникнуть в провизионку требовалось только выкрутить два болта и аккуратно снять дверь с петель, что неизвестные умельцы и проделывали регулярно на протяжении целых двух месяцев. Могли бы и дольше, но, видимо, во время очередного проникновения их кто-то спугнул, и болты остались незатянутыми. Как можно было выполнить столь сложные работы, не имея ни электрической дрели, ни турбинки, ни сварки, в ужасающей тесноте трюма, в условиях, когда тут же рядом, в центральном посту, практически постоянно находится кто-то из офицеров? Этим умельцем и гигантом мысли мог быть только один человек в экипаже – Боря Кучкин, но, как говорится, не пойман – не вор.
Были у нас и другие уникумы. Впрочем, далеко не все страдали, как Кучкин, избытком интеллекта. Вот лежит, кривя толстые губы в совершенно идиотской улыбке, матрос Тяпкин. Я не знаю, куда смотрела медкомиссия, но диагноз «кретинизм» был написан на лице Вовы Тяпкина аршинными буквами. Его ай-кью имел, скорее всего, отрицательное значение. Если какая мысль иногда и заходила в его голову, то с единственной целью – умереть. Тяпкин был электриком седьмого отсека, но к исполнению прямых обязанностей я его старался не допускать. Предыдущий опыт свидетельствовал: никакое более-менее ответственное задание поручить Тяпкину нельзя – дело будет загублено, инструмент сломан, исполнитель либо травмируется сам, либо прибьёт кого другого. Было непонятно, как Вове до сих пор удавалось оставаться в живых. Электрик подводной лодки – это ж не просто так. Железная бочка, нашпигованная сверх меры всяким высоковольтным оборудованием, была бы и сама по себе опасна, но опущенная в море, в солёную воду, становилась опасной вдвойне. Потому электрик подводной лодки – это почти что сапёр. Но сапёр ошибается один раз, а электрик Тяпкин умудрялся делать это чуть ли ни ежедневно. И ничего! Я порой ловил себя на грешной мысли, что был бы не против, если б в один прекрасный день Тяпкина хорошенько шарахнуло током и желательно насмерть. Вова, видимо, тоже был не против, но как ни старался, ничего у него не получалось. Током его било регулярно, но всё как-то не очень.
Будучи однажды дежурным по кораблю и осматривая отсеки, я обнаружил заначку. Мне уже давно казались подозрительными частые посещения Тяпкиным трюма: в день он раза по три-четыре нырял вниз под предлогом проверки состояния электрооборудования и замера сопротивления изоляции. Так часто делать это не требовалось, вот я и решил проверить. Практически сразу нашёл что искал. Заначка была не где-нибудь, а в электрическом щите высокого напряжения! Открыв железную коробку, я с удивлением обнаружил там россыпь из пары десятков автоматных патронов, военный билет матроса Тяпкина и две бутылки хунтотовки, причём одна была полная и запечатанная, а вторая – открытая и опорожнённая более чем наполовину. Видимо, в минуты уныния Вова прикладывался к ней втихаря для поднятия настроения. Кроме того, в этом импровизированном мини-баре находились две банки тушенки, палка копчёной колбасы, обгрызенная с одного конца и завернутая в синие матросские трусы, несколько хвостов тараньки, около десятка шоколадок и банка солёных огурцов. Последняя, как вы можете догадаться, тоже была открыта и готова к употреблению. Да, ещё в разных местах электрощита темнели и безбожно воняли скомканные и заткнутые куда попало носки матроса Тяпкина.
Всё это было, конечно, возмутительно, а украденные патроны вообще тянули на статью уголовного кодекса, но не это привело меня в бешенство. В опасной близости от находящихся под высоким напряжением контактов лежала стальная вилка! Сдвинься она от вибрации хоть на пару сантиметров – и не избежать короткого замыкания, возгорания, детонации патронов и… дальше лучше не продолжать!
Первым порывом было найти Тяпкина, притащить за шкирку, засунуть в электрощит, прищемить дверцей голову и воткнуть вилку в то самое мягкое место, что пониже спины. Я уже было ринулся, но сообразил, что если я это сотворю, то 380 вольт Тяпкину могут и не навредить, он привычный, а мне точно не поздоровится, особенно если ещё и вилку воткну… без диэлектрических перчаток. Нарушение техники безопасности! Короче, не стал я рисковать. Несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул и успокоился. Не то чтобы я резко сменил гнев на милость, но сообразил, что шума поднимать не следует. Пропавшие патроны я давно списал, следовательно, в природе их уже не существовало. Таким образом, не стоило выносить сор из избы. Я забрал патроны и всё что находилось в электрощите. Целую бутылку водки тоже оставил себе. Початую же бутылку, палку колбасы, вонючие носки и синие трусы положил Вове под подушку. Военный билет отдал механику и попросил в ближайшее время посодействовать в вопросе списания матроса Тяпкина на берег.