Камская обитель
Шрифт:
Глава седьмая
Вокруг стояла тишина, которая бывает перед тем, как выпасть первому снегу. Легкие снежинки робко запорхают в воздухе, прилаживаясь к веткам деревьев, к бурому листку дуба или ясеня, закачаются на тонком проводе, идущем из лесной чащи к дому, на одно мгновение скользнут по кристально-тягучей волне родника. Снежные разведчики растают, но через несколько часов по их следам налетит, закружит, замелит все вокруг бесчисленная армия крупных белых хлопьев. Но и она окажется недолговечной. Поначалу растерявшееся от дерзкого нападения, солнце снова вернется и мстительно растопит выпавший не ко времени снег. Но это будет его последняя битва с наступающей по всем фронтам зимой. Потом солнце подберет свои лучи, спрячется за белесую
Уступив свои позиции, солнце лишь изредка будет приходить сюда в гости, слепя сваркой голубоватого снега, напоминая всему живущему, что его отступление временное. Пройдет время, солнце наберется сил и попросит зиму на выход. Та станет сопротивляться, делать вид, что уходит, а сама будет возвращаться и именно тогда, когда её не ждешь. Но в конце концов сила окажется на стороне светила, а зиме придется укрыться до того времени, как солнце устанет от работы, истратит силу своих лучей и запросит отдыха. Вот этим и воспользуется зима и снова окажется хозяйкой положения.
Зула чуяла запах снега, поглядывала в пока еще чистое, безоблачное небо и невольно вздрагивала, когда перед мысленным взором мелькал тот жуткий проем в лесополосе, где она безнадежно дожидалась смерти и лишь из последних сил вскакивала на ослабевшие от голода лапы, чтобы шугануть настырных, терпеливо ожидающих добычи ястребов.
От этого видения судорогой сводило челюсти, и застывала в жилах кровь. В такие минуты Зуле было необходимо почувствовать горячее тело друга, его успокаивающее дыхание возле уха или крепкую руку хозяина, теребящего её за холку. Сегодня хозяин занят, но есть верный Шах, и Зула одним движением перекинула свое тело поближе к псу, сунула нос в густую шерсть ему под брюхо.
Страшное видение отступило, но будет посещать собаку снова и снова, и ничто не истребит из её памяти горчайшего чувства предательства и мучительного вопроса: «За что?».
Глава восьмая
Дверца печки раскалилась до малинового цвета, а бешеное пламя так и норовило вырваться изнутри, облизывая красные кирпичи огненными языками. Если бы у дверцы не было прочного запора, пламя давно бы оказалось на свободе, и, пьянея от вседозволенности, загуляло по дому. Вначале оно бы ластилось к половицам, расползаясь шустрыми золотыми ручейками, а, добравшись до деревянной мебели, до книг, до бревенчатых стен, азартно накинулось на них, ожгло, воспламенило и, набрав от них силу, двинулось вверх, к потолочным перекрытиям. Одолев и это препятствие, пламя всей своей мощью ринулось бы поднимать островерхую крышу дома, разрывать на части и, не торопясь, жевать её, с усмешкой глядя на тщетные попытки людей бороться с ним, непобедимым. А потом огненный дьявол хохотал бы над отчаянием и страхом беспомощных людей, когда куски шифера с жутким треском полетят вниз, пятная белоснежную поляну перед домом, или поджигая сложенное в стога сено, которое так красиво заполыхает в предзакатный час зимнего дня.
Эта картина постоянно возникала у Инны в мозгу, когда она сидела у затопленной печки. Но так продолжалось недолго. Через некоторое время пламя утишалось, покорно поедало толстые поленья, и воображение женщины рисовало другую картину, более мирную, спокойную. В огне мелькали чьи-то лица, морды зверей, силуэты странных зданий. Вытяжная труба комментировала картины утробным воем или сытым гудением, а женщине казалось, что она смотрит кино в черно-золотом изображении. Иногда пламя приобретало все цвета радуги, красиво рассыпалось фейерверком, оставляя после себя невесомые хлопья пепла.
Сидеть у печки было гораздо интереснее, чем у окна. Вот уже месяц, как за ним ничего не меняется: всё та же стена леса, и всё та же пухово снежная перина со следами Андрея и двух псов. Можно было выйти, обойти весь дом, но картина осталась бы неизменной – снег и стена леса. Правда, было еще небо, чаще затянутое белой дымкой,
Лесная тюрьма без запоров. Иди, куда пожелаешь, на все четыре стороны. Но с двух сторон на километры тянется лес, с третьей стороны, в полукилометре от дома бурливый приток Камы, которого до сих пор не могут угомонить Никольские морозы. Если же идти в противоположную речке сторону, то через десять километров выйдешь к узкоколейке, а по ней можно добраться до Колыванова с тремя сотнями дворов, магазином, медпунктом и девятилетней школой. Но десять километров и село для Инны все равно, что путь к Марсу, неведомый мир за тридевять земель.
Вот и сидит она в доме лесника, смотрит на огонь и ощущает себя затворницей лесной обители. Камской обители. Почти как у Стендаля. Сможет ли она когда-нибудь вырваться отсюда? Существует ли сила, которая высветит её прежнюю жизнь, память о которой вылетела от удара по голове?
Подумав об этом, Инна осторожно дотронулась до затылка. Отросшие волосы кололи пальцы, под которыми чувствовался чуть бугристый, трехчленный шрам. Рука у Андрея, видать, легкая, и рана зажила без проблем. Чего не скажешь о голове в целом, которая отзывалась на любое изменение природы, скачки атмосферного давления и даже физическое усилие. А еще бывали носовые кровотечения, правда, не такие сильные, как в первый раз. После небольшой кровопотери, заметила Инна, голова, бывало, полторы-две недели не беспокоила. У неё на случай кровотечения теперь всегда был наготове большой носовой платок, который только и оставалось, что обмакнуть в ведро с ледяной водой, стоящее у самой двери, и приложить к переносью.
В остальном же женщина чувствовала себя довольно хорошо, если не считать приступов беспокойства, тревоги и неуверенности в себе, выражающихся то в суетливом хождении по дому и поминутном выглядывании из окон, а то в оцепенении, как сегодня. Попавшая в лесную глушь, Инна, как ни старалась, ничего не могла вспомнить из самого необходимого: кто она, как сюда попала и где обреталась раньше? Те первые смутные воспоминания-картины не дали ответов, а новые не возникали, даже если заставлять себя ворочать мозгами с утра до ночи. Кроме головной боли ничего не получишь. Андрей это объяснял тем, что и чудо-печка, и зеркало, и сочетание звуков её имени не только были в прежней жизни но, очевидно, частенько мелькали перед взором. Сколько она ни смотрела на печь-голландку, на лес за окном, на собак, они не вызывали никаких ассоциаций.
– Значит, – рассудил Андрей, – тебя окружало совсем другое. Судя по всему, ты жила в городе, вдали от леса, в благоустроенной квартире, и у тебя не было собаки. Может, была кошка?
– Не помню.
Инна представила себе абстрактную кошку, на четырех лапах и с длинным хвостом. Ни-че-го. Наверное, и кошки у неё не было.
Андрей долго думал, как помочь женщине вспомнить. Когда-то по телевизору он видел передачу о работе психологов, которые специальными упражнениями восстанавливали у больных память. Да и когда он сам лежал в госпитале и не мог разговаривать, врач советовал ему повторять те слова, которые он слышал от других. Жилин натужно ворочал языком, проговаривая самые обычные слова: дом, мама, корова и прочее.
Поначалу долгими вечерами обитатели лесной избушки часто играли в игру: Андрей называл слово, а Инна придумывала к нему определение или действие. В большинстве случаев сочетания получались неинтересные, банальные, но изредка у них бывали и удачные, оригинальные. Например, к слову «вокзал» Инна добавила «Казанский», и они долго гадали, куда это отнести: вокзал в городе Казани, или это Казанский вокзал в Москве? В другой раз к слову «муж» Инна, не задумываясь, добавила «в командировке». Означало ли это, что её муж ездит по командировкам, или это был отголосок популярных анекдотов, которые начинаются: «Уехал муж в командировку»? Были еще словосочетания «кухня без границ», «соседи услышат», «улица Центральная» и другие. Но по ним невозможно было узнать ни где Инна жила, ни какой была её семья, ни каким видом деятельности она занималась.