Кана. В поисках монстра
Шрифт:
В древности дозорные разжигали на Моисеевом кургане костёр, оповещая жителей села о приближении турок или ногайцев. Зубец алого марева оплывал, стекая по кургану, словно по стенке чаши. Каменистые сопки со всех сторон окружают Болганскую долину, на дне которой сокрыта Окница.
Маковейная синева цедилась в кану, всё гуще замешиваясь с багряно-чернильным потоком, лившим в меня из ведра; в ней растворялись бордовые мошки, заодно со своими неуёмно-воздушными пируэтами. Я пил из ведра, ни капли не оставляя гостям, которые разбрелись кто куда по сиреневым сумеркам, и растворились, оставив миру Болганской долины свои голоса. Агафон
А она не стеснялась смеяться в голос, потому что являла лишь угольный блеск своих жгучих зрачков, укрывшись гущей, лоснящейся шерстью ньюфаундленда. А Ормо попросил дядю Мишу показать ему дорогу к Монастырищу, и Антонелла вдруг вызвалась быть проводницей. И дёрнула же нелёгкая Ормо тащиться на гору на ночь глядя. А Агафон вдруг зарычал, замотал головой, будто раненый Минотавр, и начал, икая, скандировать, беспробудно и зло:
Упрямую да одолею шею,Да придавлю её к земле ногой!..В чернильной мгле раздаётся бульканье. Голос дяди Миши бормочет, что бабушка Домка, наверное, радуется: праздник сделан, как полагается. Все, кто жаждал, напились. Дядя Миша подходит с фонариком. Свет выхватывает Ормо. Опершись локтями в колени, он сидит, прислонённый спиной к огромному, лежащему поодаль, камню. Непонятно, он спит или терпеливо, с бестрепетным выражением на лице, ожидает вожатого. Агафона, ступающего неуверенно, уводит прочь Антонелла. Она поддерживает его, словно медсестра – раненого бойца. Они исчезают в темноте. Оттуда доносится:
И кану в Кану, кану в Галилею,Непреткновенный, шумный и нагой!Я, пошатываясь, пытаюсь опереться о стол. Отыскав точку опоры, медленно и сосредоточенно припадаю к самому краю. От ведра становится вёдро. «Душ для души» – слышу в уме журчание собственной речи. Эхо спускается вниз по реке, отзываясь биением сердца. Окна течёт в океан. Мглисто-зеленый поток речного сознания впадает в Галилейское море.
Глава 2
Рыбы
Сandidatus (лат.) – одетый в белое.
Запустили в аквариум корм. Пугливо скользнули в распаренное помещение и стали, стыдливо пытаясь прикрыть свои грудки и юные лона. Беленькая и чёрненькая. Трепыхают тряпочками-плавничками, озираясь на толсто-стеклянные стенки, которые – логово.
Цеаш, недвижный, намеренно медлил. Обжёвывал взглядом, упиваясь моментом. И ведь страх и страсть нетерпения – одной дрожи. Знакомо и жарко, под спудом телес, нарастало снедающее вожделение. Чтобы усилить, Цеаш обратился к приёму, который срабатывал безотказно. Без здрасьте и прочих любезностей, не спросив даже, как их зовут, – непреклонно и властно приказал опустить руки.
Подчинились послушно. Дрожь в них усилилась видимо и тут же, невидимо, – в нём.
Хороши… Как раз Владисвету по вкусу. Ножки стройные, икры – бутылочками, не шибко широкие бёдра, тонкие талии, плоские животы, торчащие крепко грудки.
Танцовщицы
Арнольдыч, чёртов пройдоха, отработал подбор, как часики. Где ж он их выловил? Не шибко высокие. Гандболистки, поди? Те сутулее, и нет в ключичках с коленками искомой изнеженной тонкости. Нет её и у гимнасток, но «художницы» берут гармоничностью. И, опять же, растяжка… Из синхронного плаванья? Те шире в плечах. Эх, до чего же умелы в джакузи…
Цеаш искушенным нутром идентифицировал. Вспомнил: Арнольдыч, с придыханием и брызгами слюны, дозвола испрашивал новой причуде. При футбольном клубе создали девчоночью группу болельщицких плясок. Кто, как не всесильные мы – неустанные меценаты-податели, окормители всего, что движется, ибо движение – жизнь, и, следовательно, конечно же, спорта – поддержат неодолимую тягу молодежи к здоровом телу?.. Вырвать из цепких лап улицы племя младое, незнакомое. Податливое. Заодно, хе-хе… и познакомиться… Mens sana in corpore sano! Что там, в здоровом-то теле, это мы настоятельно выясним.
Причуду обозвал по-мудрёному. Чи лидеры, чи не лидеры?.. Вспомнилось вот: чирлидеры!.. Тешит паршивца заморское, никак его не подсадить на отечественное. Вот же оно, плоть от плоти своё, родным чернозёмом вскормленное, без канцерогенов, генных модификаций и прочей пакостной мутоты. На хлеб хоть намазывай. С каким забугорным, засиликоненным, такое сравнится? Как же такому податливому не подать, как не присовокупиться?
Причуде помощника Цеаш, конечно же, дал добро. Или что же, прикажете зло дать?!.. На такое щедроподательный кандидат попросту не способен. Потребовал лишь, чтобы строже следили за совершеннолетием. В свете бывавших, и не единожды, накладок – прецедентов, как поддакнул Арнольдыч – нынче, в преддверии горячей предвыборной свары, лишние кривотолки и головняки не нужны.
– Чирлидеры? – потеплевшим, слегка только голосом, словно с трона, с дубового своего топчана вопросил зелодушный Цеаш.
А они, цепляясь, как за спасательный круг, за толику теплоты, с готовностью и рвением закивали точёными своими головками. Причёсочки одинаковые у обеих – зализанно собраны волосы сзади в пучок. У первой – белее снега, у второй – чернее смолы.
– Ну, станцуйте что-нибудь… – разрешительно выдохнул и, совсем уже жарко и многозначительно, добавил:
– Для вашего щедрого Владисвета…
Блондинка с брюнеткой начали скованно, потом всё привычней задвигались по вызубренной в чирлидерской школе бесстыдной хореографии. Давай выгибаться, ногами синхронно махать, колёса и прочие па выписывать. Под гладью упругой кожи заиграли сплетения нежно-ладненьких мышц, выставляя плоть напоказ.
Снег и смола всё теснее, противоположнее спрягались в тесных покоях распаренного помещения. Молоко и нефть, Монро и Бейонси, Чичолина и… кто-то там из чернокожих порноактрис?..
О просьбе хозяйской холуй не забыл. Со свойственным подобострастным рвением Арнольдыч усёк как бы нехотя, вскользь озвученные, неясные прихоти, собрал обронённые клочья и склеил в одно непотребство.