Кана. В поисках монстра
Шрифт:
Каждому своё. Кто на что учился. Кому моря и чудища, кому руно и перо жар-птицы, кому – Елена Прекрасная или белобрысая дьяволица с рыжими ресницами и косой от затылка до попы, или вот – сабинянки, кому – проливы, полюса и материки, кому – пружины сюжета из распотрошённого стула. Суть не меняется. Руно – для аргонавтов, князь Игорь – для Ярославны в Путивле на забрале, Иерусалим – для крестоносцев, царевна – для Стеньки Разина, пролив – для Беринга. Пролив – та же царевна. Открыл, считай – добыл.
В походе цель общая и, в то же время, у каждого своя. Вот у ахейцев из всего списка царей-кораблей-журавлей лишь у Менелая личное полностью совпадало с общественным. Елена Прекрасная. Показательно,
Страсть движет походами. Одни хотят обрести неведомое, а другие – то, что потеряли. И кто из них более страстен? «Хоти невозможного» или «нельзя хотеть невозможного»? Загадка Ормо, как сырная плесень, изъела мой плавленый мозг по пути в Хрустовую. Ведь и утерянное обретается заново. И Менелай жаждал вернуть Елену еще и потому, что Прекрасной обладал другой. В одну Елену нельзя войти дважды.
Конечно, для серьезного дела отбирают лучших из лучших. Мы провидцы задним числом. Зная только теперь, а вернее, догадываясь о замысле Ормо, понимаю его старания. Ведь если не понимаю, считай – меня как бы и нет, и говорить не о чем. Но всё же, и в Грушке, и по направлению к Окнице, наше сборище на пушечный выстрел отстояло от отряда космонавтов или аргонавтов-спецназовцев. Наличествовала ли во всей этой затее хоть малая толика толка? А, если грубо по теме, – что с нас было понту?
Одно теперь можно заявить авторитетно: у каждого участника похода за рыбой был свой интерес. Ну и что? Что в том зазорного? Был ли зазор в целях, кои преследовали капитан Ахав и моряк Измаил, в составе одной команды одного корабля преследуя одного белого кита?
Был и, притом, преогромный. Ведь и наш Кандидат набирал в свою бытность команду из рыбарей. Не зря Ефрем Сирин глаголет: пришли рыбаки и победили. Правда, до Победы премного пришлось претерпеть, примерно как в поприще от развалин Сталинградского тракторного завода до развалин Рейхстага. Ведь и Кандидат тернистой порою горшки обжигал, в смысле – плотничал. Отсюда, обожжённою щепками глиной, и вылепливается вопрос вопросович вопросов: зачем?
Зачем весь этот сыр-бор, плавленый сырок, изъеденный плесенью загадок? Неужто сам бы не справился? И эта полундра для малого стада, спасайся, кто может? Что в спасаемых спасателю?
Теперь только я понимаю, что во многом об этом пункт № 1 устава товарищества садовод и виноградарей «Огород» в разделе «Задачи и цели»:
1. Уравновесить созерцательную жизнь и братско- сестринский диалог.
Это всё Ормины штучки. Вольно распоряжаться чужими идеями. И чужими девушками. Что можно о нём сказать? Себе он не принадлежал, но безмолвным своим измышлениям. Это Вара, рука его левая, шуица, постоянно прижимала к уху мобильник, а потом обзавелась блютузом, и, плюс, всю дорогу ноутбук – аськи, скайпы, соцсети, почтовые ящики, и т. д. и т. п.
Ормо ни разу не видел не то, что за клавиатурой, но даже с мобильным телефоном в руках. А, между тем, не покидала уверенность, конспирологическая по содержанию: он, именно он кукловод, что дёргал за ниточки, сплетал, как заправский рыбак, эти все виртуальные сети. Или паук? Одно слово – ловец. И молча. И в скайпе Вара с кем-то своё обычное: да-да, нет-нет, а он поодаль, чтобы в камеру не попадать, и молча кивает.
Нет, моё неусыпное внимание нельзя назвать одержимостью. Был среди нас одержимый, одни его звали Заруба, другие Радист, третьи – и так и этак; его падучая была следствием, а причиной – две тяжёлых контузии. Посттравматический синдром мешал ему увязать в узелки причины и следствия. А Ормо… В походе он изменился. Раньше у него не было свободного времени.
Знаете, как говорят: «У меня нет времени», только абсолютно буквально. А после того, как мы в Грушке ступили на палубы наших плотов, его стало так много, что мы перестали его замечать. Абсолютный минимум равен абсолютному максимуму. К тому же, в течение сплава в отношении всех средств связи – планшетов, ноутбуков, мобильников – действовал строжайший запрет. Мы, словно счастливчики, что вчистую поставили на кон, наглухо запертые в монакском каком-нибудь казино, часов не наблюдали.
Между не было и не стало есть зазор, и преогромный. Счетовод часто повторял, что в будни и в праздники время следует считать по-разному. Красный день отличен от черного, как трефы от бубей. Так бы сказал Паромыч. Он заядлый был игроман – нардист, бильярдист, доминошник, картёжник. То же безвременье наступает во время игры. Вот опять это время, как чёртик, само сигануло в отверстую пасть. Как забить доминошного козла – ам! в сыром виде – и давай пережёвывать, рядами своих заострённых мастей. Расписывай потом пульку, сколько влезет – хоть сутками напролёт – расписными своими, в перстнях и мастях, пальцами. Течёт по-другому, вернее, в будни течёт, а в праздники… Нет, не стоит. Плещет. Не озеро, а море. Окна впадает в океан.
Душа моя рвалась вниз по Днестру, прямиком в Янтарное. Таисия – таков был мой интерес, моё нещечко во всей этой катавасии. Посему в Кузьмине, я сильнейшим образом восхотел вкупе с Белкой и Варенькой отправиться к плотам. Но – вотще, ибо ноги мои, влекомые Ногой и бравурными речами Зарубы, повлекли меня в прямо противоположную сторону. И никто ведь силком не тянул. Сам пошёл. Хотя потом, уже по пути, пораскинув одуревшими от жажды мозгами, я тщательно всё проанализировал и вывел их ловкие трюки на чистую воду.
Это всё штучки Ормо и подручных его, той же Вары. Рассказывали, что до «Огорода» её звали буднично-просто: Варя, а метаморфоза случилась в товариществе. Что послужило причиной? Что могло выпарить умягчение, превратив его в полногласно распахнутую «а»? Намекали на зной безответной любви. Так или иначе, была Варя, а стала Вара. Мне-то без разницы, только я расценил эти методы варварскими и сильно тогда на неё взъелся.
Идти из Кузьмина в Окницу главный наш огородник никого, действительно, не заставлял, но как-то вдруг к месту вспомнил, что Ковпака, героического партизана Великой Отечественной, звали точно также, как отца героя Иона Солтыса – Сидор Артемиевич. «От Путивля, – говорит, – до самых Карпат прошел героический герильеро со своей партизанской армией». Вот тут, как-то сама собой, этакой Афродитой, явилась из пенистой Ноа идея: «Если уж деды и прадеды наши от Путивля до Карпат проходили, от Кузьмина до Луизенталя, то что нам стоит пройтись до Окницы!» И все, по глупости своей, усиленной сокрушительным сочетанием в Ноа объемов процентных и сахаристости, затею эту горячо поддержали. Вернее, затея-то озвучена была чуть не хором, коллективно-бессознательно, а потому пенять, как выяснилось позже, было не на кого.
Тут Ормо и предложил разделиться, чтобы предупредить Паромыча и увести плоты в Янтарное. И Заруба, хренов гусар, предложил, что пусть к плотам идут девушки, а парни пойдут в горы. Меня это не смутило. Я был тверд в своем намерении скорее увидеть Таю. Но тут вдруг Вара заартачилась и заявила, что тоже хочет в Окницу. Никто возражать не стал, ибо пункт восьмой нашего товарищества гласил: «Делай, что должно». Правда, в подпунктах не уточнялось, должно кому? – тебе или кому-то другому.
Но тут я засомневался, в тот же миг скормив свой корм пираньям страха. Испугался, что буду выглядеть сачком и трусом: вот, мол, девушка идёт в переход, навстречу трудностям, а этот слинял к плотам. Такого следовало ожидать от Агафона, но секретарь неожиданно выказал жгучее желание идти в Окницу. И я пошёл вместе со всеми, хотя мне надо было прямиком к Тае, в Янтарное.